Новгородские былины
Новгородские былины не разрабатывали воинской тематики. Они выразили иное: купеческий идеал богатства и роскоши, дух смелых путешествий, предприимчивость, размашистую удаль, отвагу. В этих былинах возвеличен Новгород, их герои — купцы.
Чисто новгородским богатырем является Василий Буслаев. По В. И. Далю, "буслай" — "разгульный мот, гуляка, разбитной
малый"[125]. Таким и предстает герой. Ему посвящены две былины: "Про Василья Буслаева" (или "Василий Буслаев и новгородцы") и "Поездка Василия Буслаева".
Первая былина отразила внутреннюю жизнь независимого Новгорода в XIII—XIV вв. Предполагается, что в ней воспроизведена борьба новгородских политических партий.
Рожденный от пожилых и благочестивых родителей, рано оставшийся без отца, Василий легко овладел грамотой и прославился в церковном пении. Однако у него проявилось еще одно качество: необузданное буйство натуры. Вместе с пьяницами он начал допьяна напиваться и уродовать людей. Богатые посадские мужики пожаловались его матери — матерой вдове Амелфе Тимофеевне. Мать стала Василия журить-бранить, но ему это не понравилось. Буслаев набрал себе дружину из таких же молодцов, как и он. Далее изображается побоище, которое в праздник устроила в Новгороде перепившаяся дружина Буслаева. В этой обстановке Василий предложил ударить о велик заклад: если Новгород побьет его с дружиною, то он всякий год будет платить дани-выходы по три тысячи; если же он побьет — то мужики новгородские будут ему платить такую же дань. Договор был подписан, после чего Василий с дружиной прибили... многих до смерте. Богатые мужики новгородские кинулись с дорогими подарками к Амелфе Тимофеевне и стали ее просить унять Василия. С помощью девушки-чернавушки Васька был доставлен на широкий двор, посажен в погреби глубокие и крепко заперт. Между тем дружина продолжала начатый бой, но не могла устоять против целого города и стала слабеть. Тогда девушка-чернавушка взялась помогать дружине Василия — коромыслом прибила уж много до смерте. Затем она освободила Буслаева. Тот схватил ось тележную и побежал по широким новгородским улицам. По пути он натолкнулся на старца-пилигримища:
Стоит тут старец-пилигримишша,
На могучих плечах держит колокол,
А весом тот колокол во триста пуд...
Но и он не смог остановить Василия, который, войдя в задор, ударил старца и убил. Затем Буслаев присоединился к своей дружине: Он дерется-бьется день до вечера. Буслаев победил новгородцев. Посадские мужики покорилися и помирилися, принесли его матери дорогие подарки и обязались платить на всякой
год по три тысячи. [К. Д. — С. 48-54]. Василий выиграл пари у Новгорода, как и Садко-купец в одной из былин.
Былина "Поездка Василия Буслаева" повествует о путешествии героя в Ерусалим-град с целью замолить грехи. Однако и здесь проявилась его неукротимость ("А не верую я, Васюнька, ни в сон, ни в чох, а и верую в свой червленой вяз "). На горе Сорочин ской Василий кощунственно пнул прочь с дороги человеческий череп. В Иерусалиме, несмотря на предостережение бабы залесной, купался во Ердане-реке со всей своей дружиной. На обратном пути снова пнул человеческий череп, а также пренебрег надписью на некоем мистическом камне:
"А и кто-де у камня станет тешиться,
А и тешиться-забавлятися,
Вдоль скакать по каменю, —
Сломить будет буйну голову".
Василий прыгнул вдоль по каменю — и погиб. [К. Д. — С. 91— 98]. Таким образом, он не смог выполнить благочестивых намерений, остался верен себе, умер грешником.
Иной тип героя представляет Садко. В. Г. Белинский писал о нем: "Это уже не богатырь, даже не силач и не удалец в смысле забияки и человека, который никому и ничему не дает спуску; это и не боярин, не дворянин: нет, это сила, удаль и богатырство денежное, это аристократия богатства, приобретенного торговлею, — это купец, это апофеоза купеческого сословия. <...> Садко выражает собою бесконечную удаль; но эта сила и удаль основаны на бесконечных денежных средствах, приобретение которых возможно только в торговой общине"[126].
О Садко известны три сюжета: чудесное обретение богатства, спор с Новгородом и пребывание на дне у морского царя. Обычно два или все три сюжета исполнялись в контаминированном виде, как одна былина (например: "Садко" [Гильф. — Т. 1. — С. 640-657]).
Первый сюжет имеет две версии. По одной купец Садко пришел с Волги и передал от нее привет слезному озеру Ильменю. Ильмень одарил Садко: превратил три погреба выловленной им рыбы в монеты. По другой версии, Садко — бедный гусляр. Его перестали звать на пиры. С горя он играет во гусли яровчаты на берегу Ильмень-озера. Из озера вышел царь водяной и в благо-
благодарность за игру научил Садко, как разбогатеть: Садко должен ударить о залог великий, утверждая, что в Ильмень-озере есть рыба-золотые перья. Ильмень дал в сети три таких рыбины, и Садко сделался богатым купцом.
Второй сюжет также имеет две версии. Раззадорившись на пиру, Садко бьется с Новгородом об заклад, что на свою несметну золоту казну может повыкупить все товары новгородские. По одной версии так и происходит: герой выкупает даже черепки от битых горшков. Согласно другой версии, в Новгород каждый день прибывают все новые товары: то московские, то заморские. Товаров со всего да со бела свету не выкупить; как ни богат Садко, а Новгород богаче.
В третьем сюжете корабли Садко плывут по морю. Дует ветер, но корабли останавливаются. Садко догадывается, что морской царь требует дани. Царю не нужно ни красного золота, ни чистого серебра, ни мелкого скатного жемчуга — он требует живой головы. Трижды брошенный жребий убеждает, что выбор пал на Садко. Герой берет с собой гуселки яровчаты и, оказавшись на морском дне, потешает царя музыкой. От пляски морского царя сколебалосе все сине море, стали разбиваться корабли, начали тонуть люди. Утопающие вознесли мольбы Николе Можайскому — святому покровителю на водах. Он явился к Садко, научил изломать гусли, чтобы остановить пляску морского царя, а также подсказал, как Садко выбраться из синего моря. По некоторым вариантам спасенный Садко возводит соборную церковь в честь Николы.
В образе Садко трудно увидеть реальные исторические черты. Вместе с тем былина подчеркивает его удаль, что верно отражает колорит эпохи. Отважным купцам, преодолевающим водные просторы, покровительствовали божества рек и озер, симпатизировал фантастический морской царь.
Образ новгородского купца-корабельщика естественно вписывается в систему всего русского фольклора. На своих дорогих кораблях приплывает в Киев Соловей Будимирович. На Соколе-корабле плывут по синему морю Илья Муромец и Добрыня Никитич ("Илья Муромец на Соколе-корабле"). Сказка "Чудесные дети" (СУС 707) в ее самобытной восточнославянской версии также создала яркий образ купцов-корабельщиков, торговых гостей. Этот образ встречается и в других восточнославянских сказках[127].
Киевская Русь активно пользовалась водными торговыми путями. М. В. Левченко описал устройство судов древнерусского флота. "Ладьи досча-
тые", вмещавшие от 40 до 60 человек, изготавливали из долбленой колоды, обшивали досками (позже таким же способом строили свои суда запорожцы)[128]. Б. А. Рыбаков отметил, что в VIII—X вв. древнерусские флотилии насчитывали до двух тысяч судов[129].
В. Ф. Миллер отнес к новгородским — по ряду бытовых и географических признаков — былину "Вольга и Микула"[130]. Областная ориентация этого произведения сказалась в том, что новгородец Микула изображен более сильным, чем племянник киевского князя Вольга со своей дружиной.
Вольга отправился в пожалованные ему киевским князем три города за сбором дани. Выехав в поле, он услышал работу оратая: оратай понукивает, сошка поскрипывает, омешики по камешкам почиркивают. Но приблизиться к пахарю Вольге удалось только через два дня. Узнав, что в городах, куда он направляется, живут мужики... разбойники, князь пригласил оратая с собой. Тот согласился: выпряг кобылку, сел на нее и поехал. Однако вскоре он вспомнил, что оставил сошку в борозде — ее надо вытащить, отряхнуть от земельки и бросить за ракитов куст. Вольга трижды посылает дружинников убрать сошку, но ее не могут поднять ни пять, ни десять добрых молодцев, ни даже вся дружинушка хоробрая. Пахарь Микула вытаскивает сошку одной рукой. Противопоставление переходит и на коней: конь Вольги не может угнаться за кобылкой Микулы Селяниновича.
Образ Вольги испытал некоторое влияние образа мифического Волха: в зачине сообщается, что Вольга умеет оборачиваться волком, птицей-соколом, щукой-рыбою. [Гильф. — Т. 2. — С. 4—9]. Это давало основание возводить архаичную основу сюжета к конфликту между древним охотником и более цивилизованным земледельцем. Однако идея былины прежде всего состоит в том, что князю противопоставлен чудесный пахарь, наделенный могучей силой.
ПОЭТИКА БЫЛИН
Былины имеют особый художественный мир. Все, о чем в них поется, отличается от обычной жизни. Поэтический язык былин подчинен задаче изображения грандиозного и значитель-
ного. Певец-сказитель сливается душою с высотой небес, глубиной моря, раздольными просторами земли, соприкасается с таинственным миром "глубоких омутов днепровских":
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота акиян-море.
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омоты днепровския. [К. Д. — С. 9].
Поэтизация степной воли, молодецкой удали, всего облика богатыря и его коня переносила слушателей в воображаемый мир Древней Руси, величаво вознесенный над заурядной действительностью.
Композиция
Композиционную основу сюжетов многих былин составляет антитеза: герой резко противопоставлен своему противнику ("Илья Муромец и Калин-царь", "Добрыня Никитич и змей", "Алеша Попович и Тугарин"). Другим главным приемом изображения подвига героя и вообще эпических положений является, как и в сказках, утроение. В отличие от сказок, сюжеты былин могут разворачиваться не только вслед за действиями главного героя: сюжетная линия может последовательно переходить от одного персонажа к другому ("Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром", "Василий Буслаев и новгородцы").
Былинные сюжеты строятся по обычному, универсальному принципу построения эпических произведений: они имеют зачин, завязку действия, его развитие, кульминацию и развязку.
В зачинах указывается, откуда выезжает богатырь, место действия; или рассказывается о рождении богатыря, об обретении им силы. Некоторые сказители начинали все былины своего репертуара не с запева, а прямо с зачина — например Т. Г. Рябинин.
Былину об Илье Муромце и Соловье-разбойнике он начал с описания выезда богатыря:
Из того ли-то из города из Муромля,
Из того села да с Карачирова,
Выезжал удаленькой дородный добрый молодец,
Он стоял заутрену во Муромли,
А и к обеденке поспеть хотел он в стольнёй Киев-град,
Да и подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.
[Гильф. — Т. 2. — С. 10].
Зачин былины "Волх Всеславьевич", записанной в XVIII в., представляет собой соединение древних мифологических мотивов: необычное рождение героя от женщины и змея; приветствие его появления на свет живой и неживой природой; быстрый рост богатыря; его обучение грамоте и другой премудрости — оборотничеству; набор дружины. [К. Д. — С. 32-33].
В новгородских былинах зачины начинаются с упоминания Новгорода как места действия:
В славном великом Нове-граде
А и жил Буслай до девяноста лет... [К. Д. — С. 48].
В былине "Садко", записанной от А. Сорокина, зачин сообщает, что Садко — бедный гусельщик, который спотешал купцов и бояр на честных пирах. Далее — завязка: Садка не позвали на почестей пир, a также на второй и на третий... [Гильф. — Т. 1. — С. 640].
Завязка былинного сюжета часто происходит на княжеском пиру, где главный герой ведет себя не так, как все остальные гости, и этим обращает на себя внимание. Былины киевского цикла иногда начинались сразу с завязки — с описания пира:
Во стольном во городе во Киеве,
У ласкова князя у Владимира,
Заводился пир, право, почестей стол... [Азб. — С. 209];
У князя было у Владимира,
У киевскаго солнышка Сеславича
Было пированьиио почесное,
Чесно и хвально, больно радышно
На многи князья и бояря.
На сильных могучих богатырей.
[Киреевский. — Вып. 3. — С. 32].
В развязке былинного сюжета поверженный враг или вражеское войско заклинаются:
"Не дай Бог нам бывать ко Киеву,
Не дай Бог нам видать русских людей!
Неужто в Киеве все таковы:
Один человек всех татар прибил?" ("Калин-царь"). [К. Д. — С. 133];
Ах тут Салтан покаялся:
"Не подай, Боже, водиться с Ильей Муромцем,
Ни детям нашим., ни внучатам.
Ни внучатам, ни правнучатам.
Ни правнучатам, ни пращурятам!" ("Илья Муромец на Соколе-корабле"). [Азб. — С. 30].
А и тот ли Батыга на уход пошол,
А и бежит-то Батыга запинается.
Запинается Батыга заклинается:
— Не дай Боже, не дай Бог, да не дай дитям моим.
Не дай дитям моим да моим внучатам
А во Киеви бывать да ведь Киева видать! ("Василий Игнатьевич"). [Гильф. — Т. 1. — С. 554].
Подобно сказкам, сюжеты былин имели свое художественное обрамление: запевы (в начале) и исходы (в конце). Это самостоятельные мелкие произведения, не связанные с основным содержанием былины.
Запевы имеются не во всех былинах. Иногда запевы получали развернутый вид. Например:
Высока ли высота поднебесная.
Глубока глубота акиян-море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омоты Непровския,
Чуден крест Леванидовской,
Долги плеса Чевылецкия,
Высокия горы Сорочинския,
Темны леса Брынския,
Черны грязи Смоленския,
А и быстрыя реки понизовския. [К. Д. — С. 201].
Вот другой пример развернутого запева. Былину "Добрыня и Алеша" сказитель В. Суханов начал так:
А еще. шла подошла у нас повыкатила,
Еще славная матушка быстра Волга-река,
Ена места шла ровно три тысящи вёрст,
А и широко а и далёко под Казань под город,
Ена шире того доле под Вастраканъ.
Ена устье давала ровно семдесят вёрст,
А и во славное морюшко Каспийское.
Е широкой перевоз там под Невым под градом,
А и тёмный лесушки Смоленьскии,
И там высоки были горы Сорочински,
Славны тихи плеса да Черевистый.
Дальше — переход к основному повествованию:
Теперь скажем про Добрынюшку мы сказочку,
А и теперь у нас Добрыни старина пойдет.
И только после этого — описание пира у князя Владимира. [Гильф. — Т. Т>. — С. 118].
Пример короткого шутливого запева — в былине "Илья Муромец и Добрыня":
Старина, братцы, сказать, да старицька связать,
Старицька связать и да со старухою.
Ещо храбрые удалые Илья Муромец... и т. д.
[Астахова. — Т. 1. — С. 233].
О распространенности запева, в котором упоминались поднебесная высота, океанская глубина и раздольные земные просторы, можно судить по тому, что в пародийной былине "Агафонушка" на него также была создана пародия:
А и на Дону, Дону, в избе на дому
На крутых берегах, на печи на дровах.
Высока ли высота потолочная.
Глубока глубота подпольная,
А и широко раздолье — перед печью шесток.
Чистое поле — по подлавечью,
А и синее море — в лохани вода. [К. Д. — С. 141].
Исход имеет общий смысл окончания высказывания. Это — заключение, которое подводит итог, вносит элемент тишины и успокоения; или же веселая прибаутка-скоморошина. Типичны краткие исходы:
То старина, то и деянье. [К. Д. — С. 62, 106, 120, 129, 134, 142, 192];
Тем старина и кончилася. [К. Д. — С. 141J!
Встречаются исходы в несколько стихотворных строк. Например, сказитель из Пудожского уезда былину "Василий Игнатьевич" закончил так:
Щилья-каменье в Северной стороны;
Самсон богатырь на Святых на горах;
Молодой Алеша в богомольной стороны;
Колокольные звоны в Новеграде,
Сладкие напитки в Петербурге городке.
Сладкие колачики Новоладожские,
Дешевы поцелуи Белозерские.
Дунай, Дунай, Дунай,
Вперед боле не знай! [Рыбн. — Т. 2. — С. 687].
В исходах можно встретить упоминание, что о богатыре старину поют:
Тут век про Илью старину поют [Рыбн. — Т. 1. — С. 436];
И век про Дуная старину поют [Рыбн. — Т. 1. — С. 443].
Подобные выражения следует отличать от исходов типа: “Тут Соловью и славу поют. Тут Идолищу славу поют.” Ознакомление с основными публикациями былин убеждает в том, что выражение "славу поют" употреблялось только после гибели героя или его врага, т. е. было метафорическим упоминанием о песнях-"славах" на похоронных тризнах:
Тут Дунаюшку с Настасьюшкой славу поют. Им славу поют да веки по веку. [Гильф. — Т. 2. — С. 109]. Т. Г. Рябинин былину "Илья Муромец и Идолище" закончил стихом: тут ему Идолищу славу поют, — что соответствует данной традиции (Илья убил Идолище — рассек его на полы <надвое> шляпкой земли греческой). [Рыбн. — Т. 1. — С. 35].
Некоторые сказители все былины заканчивали одними и теми же словами, меняя только имя богатыря. Так, например, А. Е. Чуков былины "Илья и Идолище", "Добрыня и змей", "Добрыня в отъезде", "Алеша Попович и Тугарин", "Михаиле Потык", "Дюк", "Ставер" и даже историческую песню "Грозный царь Иван Васильевич" закончил словами:
И тут век про <имя богатыря> старину поют.
Синему морю на тишину,
А вам, добрым людям, на послушанье.
[Рыбн. — Т. 1. — С. 147-218].
Запевы и исходы создавались скоморохами. Например, в сборнике Кирши Данилова, отражающем скомороший репертуар, встречается исход с явными следами профессионального сказительства:
Еще нам, веселым молодцам, на потешенье,
Сидючи в беседе смиренныя,
Испиваючи мед, зелена вина;
Где-ка пива пьем, тут и честь воздаем
Тому боярину великому
И хозяину своему ласкову. [К. Д. — С. 151].
Для былин, записанных от севернорусских крестьян, подобные исходы нехарактерны. В собраниях П. Н. Рыбникова, А. Ф. Гиль-фердинга, А. М. Астаховой они не встречаются ни разу. Условия исполнения былин в крестьянской среде не требовали развития стилистических формул внешней орнаментовки сюжета.
Дата добавления: 2022-02-05; просмотров: 784;