Место лингвистической экспертизы в процессе установления фактов, имеющих значение для разрешения дела

Мы уже отметили, что лингвистическая экспертиза назначается для установления фактов, которые необходимы для выяснения истины по делу. Охарактеризуем место этих фактов в процессе следственного или судебного исследования обстоятельств дела и их юридической оценке.

Как известно, все правонарушения делятся по отраслям законодательства следующим образом:

1. Уголовные преступления.

2. Гражданско-правовые деликты.

3. Административные (трудовые) проступки [Венгеров, 2000, с. 406].

Любое правонарушение обладает субъективной и объективной стороной

По отношению к составу правонарушения факты, полученные в результате экспертного исследования, могут являться:

А) главными фактами;

Б) доказательственными фактами.

Под главным фактом понимают – «состав преступления во всех его элементах или факт отсутствия состава преступления» [Белкин, 1966, с. 19]. Под доказательственным фактом – «факт, из которого в совокупности с другими фактами можно сделать вывод о главном факте» [Белкин, 1966, с. 19].

Насколько мы понимаем, главные факты описаны в диспозиции нормы, тогда как доказательственные не выражены в ней. Проиллюстрируем сказанное. Когда перед лингвистом ставится вопрос о том, является ли выражение Х утверждением о фактах, то преследуется цель – установить главный факт, входящий в объективную сторону гражданско-правового деликта, но если в рамках той же категории дел задается вопрос о значении слова, то это, безусловно, доказательственный факт. Ставя перед лингвистом такой вопрос, суд полагает, что ответ на него поможет доказать или опровергнуть главный факт.

Лингвистическая экспертиза назначается для установления как доказательственных фактов, так и главных фактов, прежде всего, объективной стороны состава правонарушения. Так, например, установление фактитивности / оценочности информации является главным фактом по отношению к составу правонарушения, который фиксируется в диспозиции нормы п. 1 ст. 152 ГК РФ, либо по отношению к диспозиции нормы 129 УК РФ. Факт наличия / отсутствия неприличной формы является главным фактом, который необходимо установить по делам об оскорблении, но может являться доказательственным фактом по отношению к делам, разрешаемым в рамках статьи 151 ГК РФ.

Во второй главе мы более подробно рассмотрим характер отношения языко-речевых фактов и правовых норм, которые «запрещают» или «разрешают» существование этих фактов. В этом разделе же остановимся на освещении еще одной проблемы – проблемы доказательственного значения данных лингвистической экспертизы при установлении субъективной стороны правонарушения.

Данную проблему рассмотрим на примере уголовно-правовой категории «вина», которая как раз призвана фиксировать субъективную сторону правонарушения (в данном случае – уголовного преступления) и одной из ее частных форм – прямого умысла[11].

Как известно, юридическая категория вины – базовая категория уголовного права, которое основывается, в том числе и на принципе вины (ст. 5 УК РФ). Лингвистическая категория коммуникативного намерения (интенции или иллокутивной направленности) и юридическая категория умысла (одна из форм вины) не являются тождественными, другими словами, эти категории обозначают различные вещи, а не являются переименованиями одного и того же. Поясним сказанное. Так, например, сообщая ложь, говорящий ведет себя так, как если бы он выражал истину, при этом коммуникативное намерение (иллокуция) истины может соответствовать различным фактам, способным квалифицировать умысел. Так говорящий может вести себя так, как если бы он а) утверждал истину и он утверждает истину, он может вести себя так, как если бы б) он утверждал истину, но утверждает ложь, в последнем случае б¹) он может знать, что утверждает ложь и б²) не знать этого, то есть быть уверенным, что говорит истину. Эти случаи порождают различные юридические последствия, так, например, случай а) порождает отсутствие состава преступления клеветы, в частности, и вообще состава какого-либо правонарушения, если, конечно, сведения не составляют государственную тайну или не являются распространением информации о частной жизни лица, относительно которой законом установлены ограничения на ее распространение. Случай б¹) порождает состав преступления клеветы, случай б²) влечет за собой прекращение уголовного дела о клевете ввиду отсутствия состава преступления, но является гражданско-правовым деликтом, который регулируется нормой ст. 152 ГК РФ.

Таким образом, лингвистические факты иллокутивного порядка могут иметь лишь вероятностное значение для доказательства наличия / отсутствия умысла и его характера, в некоторых категориях дел данные явления тесно между собой связаны, но все-таки наличие одного не позволяет обосновать наличие другого. Поясним этот тезис на примере речевого акта оскорбления, где умысел и интенция, вероятно, наиболее связаны друг с другом.

Структура речевого акта оскорбления предполагает наличие коммуникативного намерения оскорбить и унизить адресата речи (см. раздел 2.1.5.). Таким образом, употребляя этот речевой акт неискренне, говорящий ведет себя, как если бы он был намерен оскорбить собеседника, поэтому намерение говорящего, скажем, спровоцировать конфликт несущественно для квалификации умысла. (В данном случае порождается эффект оскорбления, говорящий знает, что он оскорбляет слушающего, тот факт, что он делает это для того, чтобы посмотреть на поведение слушающего, в данном случае несуществен). Но вполне можно представить и такую ситуацию, когда говорящий употребляет инвективное высказывание, чтобы пошутить, при этом, искренне полагая, что после его (высказывания) произнесения, он объяснит слушающему, что это была шутка, и что слушающий вследствие этого объяснения не сочтет произнесенную в его адрес инвективную фразу оскорблением. Вполне возможно, что слушающий впоследствии, несмотря на объяснения говорящего, будет настаивать на возбуждении уголовного дела по статье «Оскорбление», и суду предстоит ответить на вопрос, являлось ли данное поведение тем, что в статье 130 УК РФ называется словом «оскорбление», то есть был ли у лица прямой умысел на совершение данного преступления. Таким образом, даже в самых очевидных случаях речевого поведения соотношение между коммуникативным намерением и умыслом носит характер вероятностной связи. В этой связи следователь или судья, очевидно, принимает (или должен принимать?) решение по следующей схеме: «Если нет никаких фактов, указывающих на то, что говорящий был неискренен, то верно Х», отметим, что установление самих этих фактов на основе того речевого произведения, которое является объектом исследования, является невозможным, так что лингвист не может установить факт искренности (или неискренности) речевого поведения говорящего исходя только из этого речевого поведения.