Мировое хозяйство — глобальная географическая система 11 глава

В Центральной Азии, как и в других областях традиционного орошения, до 50% и более подаваемой на поливные земли влаги теряется на фильтрацию и испарение, не доходя до орошаемых рас­тений. И это притом, что безвозвратное водопотребление на Амударье приблизилось к 1/2, а на другой крупнейшей реке региона Сырдарье — к 2/3 их стока. Отсюда возникла масштабная проблема Арала, чья акватория из-за прогрессирующего падения уровня моря сократилась на 40% при уменьшении объема воды на 65%. В резуль­тате высохшее дно Аральского моря превратилось в крупнейший очаг соленакопления, зарождения солепылевых бурь и опустынива­ния. В полной мере сказалось то обстоятельство, что в среднеазиат­ских республиках ввиду их монокультурной специализации на хлопке норма применения минеральных удобрений многократно превыша­ла общесоюзный уровень, будучи доведена до 480—600 кг/га. Столь же активно использовались на хлопковых полях пестициды и герби­циды. В итоге произошло отравление орошаемых земель и грунто­вых вод (в них вымывается, например, до половины вносимого в почву азота) и загрязнение рек, которые стали отличаться высокой концентрацией вредных веществ, включая канцерогенные.

В частности, в одном из главных центральноазиатских оази­сов — Ферганской долине — в конце 80-х гг. объемы коллекторно-дренажных загрязненных вод в отдельных поливных массивах достиг­ли 30—35% головного водозабора. Сброс происходит, в основном, в Сырдарью, куда, по самым скромным подсчетам, выносится еже­годно около 15 млн т солей. И если раньше Аральское море служи­ло их приемником, то ныне его обнажившаяся прибрежная зона стала центром возникновения пылевых потоков. Их протяженность достигает 300 км при ширине в несколько километров, а масса пе­реносимой соляной токсичной пыли, в большей мере аккумулируе­мой в пределах издревле возделываемой дельтовой области Амударьи, примерно оценивается в 15—17 млн т.

Ухудшение состояния поливных земель вкупе с увеличивающей­ся нехваткой водных ресурсов вынуждает усиливать внимание к вопросу экономного использования последних. Наиболее перспек­тивными выглядят разработка и широкое внедрение новых, прогрессивных приемов ирригации. Так, уже стало обычным примене­ние дождевальных установок фронтального или кругового дейст­вия. Чрезвычайно экономичны капельное (внутрипочвенное) и под­земное орошение с использованием пластиковых труб. Особенно это касается капельного метода, которым обеспечивается строго дозированная подача воды непосредственно в корневую систему рас­тений. Его коэффициент полезного действия близок к 90%, что делает метод особенно популярным в вододефицитных и свободных от морозов областях (из-за низких температур трубы становятся хрупкими и ломкими), как-то в Израиле и США (штат Калифорния). В результате, например, урожайность промышленных сортов томатов оказывается в 2 раза выше, а расход воды на 40% меньше, чем при поливе по бороздам. Однако затраты на оборудование и другие капи­таловложения при капельном орошении примерно в 6 раз превосходят аналогичные расходы при различных видах поверхностной ирригации. Поэтому очаги его зарождения привязаны к передовым районам интенсивного сельского хозяйства со специализацией на производст­ве фруктов, винограда, овощей и хлопка. Для деревни третьего мира увеличение первоначальных инвестиций чаще всего представляет­ся непосильной задачей, хотя в условиях крестьянского малоземелья прогрессивные методы ирригации крайне желательны: они позволя­ют увеличить обрабатываемые площади за счет экономии на посто­янной и временной сети оросителей и на дренажных объектах.

Эрозионные процессы и борьба с ними. Важное дополни­тельное достоинство новых приемов орошения заключается в сни­жении опасности ирригационной эрозии, тем более, что эрозион­ные процессы превратились в глобальную угрозу для сельского хо­зяйства. Особенно страдают от них на современном этапе области неполивного земледелия. Определить размах явления крайне слож­но, поскольку эрозия почв в ее «чистом» виде есть нормальное ус­ловие развития природного ландшафта и поэтому в той или иной степени распространена повсеместно. Имеются и технические труд­ности оценки: чтобы объективно охарактеризовать ситуацию, надо иметь многолетние ряды наблюдений, как это требуется для боль­шинства сельскохозяйственных параметров. Данные же о потерях почвы в какой-то конкретный год могут оказаться нерепрезентатив­ными, ибо колебания значений всех влияющих факторов по отдель­ным годам велики.

В специальной научной литературе эрозия рассматривается как процесс удаления почвы (в основном под воздействием антропогенной деятельности) со скоростью, которая превышает скорость ее об­разования. Природе нужно примерно от 200 до 1000 лет, а в среднем 500 лет, чтобы сформировался почвенный слой мощностью 2,5 см. Агрикультура почти всегда влечет за собой большие его потери. По этой причине почвенный баланс планеты сводится с отрицательным сальдо порядка 23 млрд т в год, т.е. человечество безвозвратно утра­чивает около 0,7% всего объема почвенной массы ежегодно.

В критическом положении оказались в первую очередь горные территории, где потенциальная опасность эрозии велика и уничто­жение естественной растительности высвобождает скрытую до это­го энергию рельефа. Например, в Кабардино-Балкарии свыше 70% пашни, притом как неполивной, так и орошаемой, подвержены эро­зионным процессам. Эрозионные процессы вызывают физическое истощение органического вещества почвы и уменьшение в ней ко­личества элементов питания растений. В этой республике годовые потери от смыва на обрабатываемых угодьях оценивали почти в 15 млн т почвенной массы, в том числе гумуса — 590 тыс. т и питательных веществ — более 350 тыс. т, что далеко не компен­сируется за счет вносившихся удобрений. По причине падения пло­дородия местных почв из-за эрозии объем недополучаемой продук­ции зерновых в Кабардино-Балкарии исчисляют в половину и более величины фактических сборов.

Однако эта весьма тягостная картина не является исключитель­ной для горных областей. В принципе сходное и, пожалуй, еще более напряженное положение отмечено в Гималаях. В частности, на находящемся в их пределах плато Шиллонг, получающем более 10 тыс. мм атмосферных осадков в год, до 80% территории счита­ются непригодными для обработки. Сведение лесов, которые сохра­нились лишь на 7% площади, в условиях пересеченного рельефа и затяжных дождей привели к смыву почвы и коры выветривания, так что обнажились бесплодные песчаники. Аналогичные примеры можно привести и для гор Африки и Латинской Америки.

Вместе с тем эрозии, как геоморфологическому явлению, прису­щи определенные зональные черты: она проявляется с особой раз­рушительной силой в климатических поясах, где продолжительные засушливые сезоны ослабляют растительный покров, после чего по­чва подвергается действию мощных ливней и пыльных бурь. Это видно из рисунка 27, на котором весьма отчетливо прослеживается меридиональная выраженность явления в европейской части Рос­сии. При этом на севере Нечерноземной зоны эрозионно опасные земли охватывают 5—20% пашни, в центральных районах 10—50, на ее юге 40—70%, а в Черноземье — до 60—80%.

Рис. 27. Распространение эрозии земель на территории России и сопредельных государств

Однако эту закономерность нельзя абсолютизировать, тем более в глобальном аспекте, поскольку эрозионные процессы имеют раз­ную сущность. В аридном поясе явно доминирует ветровая эрозия. Активное развитие ее на современном этапе вызвано в первую оче­редь чрезмерной эксплуатацией пастбищ, площадь которых неуклон­но сокращается под натиском других землепользователей. Во многих частях географической области Сахель, где совершается переход от пустынь Сахары к саваннам приэкваториальной Африки, поголовье скота превысило предельную емкость пастбищ вдвое. В итоге еже­годные потери почвы в данной области достигают 10—20 т с 1 га, многократно возрастая в годы засух. При свойственной аридным территориям маломощности почвенного покрова такой урон крайне трудно компенсируем.

Напротив, во влажных тропиках, где энергия дождей в 2—6 раз выше, чем в умеренном поясе, главную угрозу агроприродной среде несет водная эрозия. Ее распространение тесно связано с процес­сом сведения тропических лесов в интересах сельского хозяйства. Под естественным древесным пологом эрозия практически не про­является: в лесах Бразилии ежегодный вынос почвы составляет всего 150 кг/га. Однако эти потери оказываются, согласно длительным экспериментальным наблюдениям в странах Западной Африки, в 100—300 раз сильней на плантациях кофе, какао и масличной паль­мы, в 200—800 раз — при возделывании зерновых культур. И если в аридных условиях катализаторами разрушительной эрозии высту­пают засухи, то в условиях постоянно влажного климата такую роль выполняют мощные ливни.

Таким образом, эрозия, выступающая одновременно и как природ­ное, и как антропогенное явление, развивается под воздействием слож­ной совокупности факторов. Среди них на переднем плане находятся те, что сопряжены с агропроизводственной активностью человека.

Показательно, что в США страдающие от смыва почв возделывае­мые угодья находятся ныне в основном во влажных восточных шта­тах: процесс проявляется в стране преимущественно на пашне, отве­денной под пропашные культуры. Они не обеспечивают почти ника­кой защиты против эродирующего действия сильных дождей. В ре­зультате около 1/3 посевных площадей под кукурузой и почти все земли под хлопчатником ежегодно теряют 12,5 т почвы с 1 га. Этот уровень потерь, означающий уменьшение ее мощности на 1 мм, признан в США «приемлемым» для земель с хорошо развитым продуктив­ным горизонтом. Однако даже для них указанный количественный показатель смыва большинством специалистов считается заниженным. Реальные же цифры по отдельных штатам значительно его превосхо­дят — например, в Айове более чем в 10 раз.

На засушливых землях главную угрозу агропроизводству несет вет­ровая эрозия, или дефляция, экстремальным проявлением которой становятся мощные «черные» бури. Упоминание о ее отрицательных последствиях восходят еще к античным временам, но широкую и пе­чальную известность дефляция приобрела в 30-х гг. нашего столетия. Толчком к тому послужили частые пыльные бури в Северной Амери­ке, сильнейшие из которых уносили до 300 млн т почвы с полей Великих равнин, где несколько лет складывались крайне неблагопри­ятные условия увлажнения. Предметом общего внимания послужил тогда не только огромный вред, что был причинен агроприродной сре­де. Скорее сказалась скоротечная и глубокая деградация сельского хозяйства, которое само подготовило основу для образования так на­зываемой «пыльной чаши» и постигшей его в результате катастрофы.

Именно тогда стало явным, что агрикультура может таить в себе зерна собственного разрушения. С тех пор в США были предприняты серьезные усилия, чтобы исправить положение, и, хотя полностью избавиться от пыльных бурь не удалось, ветровая эрозия ныне причиня­ет в стране заметно меньший урон почвам, чем водная. К сожалению, уроки прошлого не везде были усвоены. Распашка целинных земель в Северном Казахстане не была подкреплена в нужной степени комп­лексом давно и хорошо изученных мер по борьбе с дефляцией. Это породило новый крупный очаг ветровой эрозии. Ее интенсивность не ослабевает и на старообжитых территориях, таких, как Ставропольский край и восток Украины, где потенциальная опасность пыльных бурь оценивается для пахотных земель величиной 50—100 т/га в год.

Большое внимание, уделенное мелиорациям и борьбе с негатив­ными агроприродными процессами, обусловливается еще не до кон­ца осознанным мировым сообществом обстоятельством: если в про­шлом растущие потребности в продовольственном и сельскохозяй­ственном сырье преимущественно удовлетворялись благодаря осво­ению дополнительных земельных ресурсов, то ныне такой путь стал вспомогательным. Главные усилия приходится сосредоточивать на поддержании и, по возможности, приумножении плодородия имею­щихся угодий, чего ныне редко удается добиться без глубокого ме­лиоративного преобразования естественно-исторического фона.

Однако нужно отказаться от надежды, что мелиоративные ме­роприятия сами по себе приведут к подъему агропроизводства. На деле они выступают прежде всего регулятором устойчивости хозяй­ства. Как показал, например, недавний опыт развивающихся стран Азии, в их зерновом секторе затраты в современные виды иррига­ции оправдывают ожидания лишь при сопутствующем наличии прин­ципиально новых высокопродуктивных сортов, отзывчивых на вла­гу и удобрения. Неприхотливые же автохтонные сорта нетребователь­ны к влаге, но также не в состоянии существенно увеличить свою урожайность. Стремление окупить инвестиции за счет интенсифи­кации производства на базе внедрения и расширения посевов тех­нических культур обычно сопряжено с необходимостью организа­ции первичной промышленной переработки продукции и налажива­ния тесной связи с рынком. Вот почему мелиорацию нельзя сводить к сумме и даже к комплексу воздействий лишь на природную среду. Они обязательно должны вписываться неотъемлемым составным компонентом в конкретную сельскую местность, как интегральную структуру, которой, в свою очередь, предстоит под их влиянием меняться в экономическом и экологическом отношении. Только тогда можно рассчитывать на достижение в результате мелиоративных работ наилучшего народнохозяйственного эффекта с позиций сред­не- и долгосрочной перспективы.

Вопросы

1. Какие природные процессы наиболее негативно влияют на фонд сель­скохозяйственных угодий?

2. В чем состоит сущность агромелиоративного воздействия на окружаю­щую среду?

3. Каковы основные причины ухудшения состояния поливных земель в Центральной Азии?

4. Каковы закономерности распространения эрозии в разных ландшафт­ных условиях?

Сельское хозяйство в социо-культурном и техно-экономическом пространстве

Крестьянское фермерское хозяйство. Обрабатываемые и па­стбищные земли повсеместно составляют естественную основу сель­ского хозяйства, но использование их в разных регионах и странах характеризуется чрезвычайным многообразием. То, что производится, в сильнейшей мере зависит от природных особенностей террито­рии, как производится — прежде всего от уровня ее социально-экономического развития. Всевозможные факторы различного ге­незиса столь тесно переплетаются в своем воздействии на аграр­ный сектор, что слитно сказываются на его структуре и размеще­нии в целом и на географии отдельных его отраслей.

Однако во всех случаях по-прежнему остается справедливым за­ключение выдающегося знатока русской деревни XIX в. А.Н.Энгельгардта: «У нас вообще слишком много значения придают... ма­шинам и орудиям, тогда как машины самое последнее дело. Различ­ные факторы, по их значению, идут в таком порядке: прежде всего хозяин, потому что от него зависит вся система хозяйства, и если система дурна, то никакие машины не помогут; потом работник, потому что в живом деле живое всегда имеет перевес над мерт­вым... потом лошадь, потому что на дурной лошади плуг окажется бесполезным; потом уже машина и орудия. Но ни машины, ни сим­ментальский скот, ни работники не могут улучшить наши хозяйст­ва. Улучшить их могут только хозяева».

Испокон веков такой фигурой в доиндустриальном обществе оставался сельский труженик. «Крестьянин не будет стараться — весь мир с голоду умрет», — утверждает китайская пословица. Вместе с тем понятие «крестьянин», несмотря на его многовековое употребление в бытовой лексике, художественной литературе и на­уке не несет четкого содержания. Оно применяется и в широком значении слова, когда им охватывают всех непосредственных про­изводителей аграрной продукции, и в узком, когда вводятся сущно-стные ограничения. Тогда становится целесообразным вычленить из крестьянства и обособить в отдельные категории: а) фермеров, что ведут хозяйство, глубоко вовлеченное в товарно-денежную сфе­ру и с нею неразрывно связанное; б) земледельческое население, которое остается еще в рамках клановых (родовых) структур, вы­ступающих в качестве производственного и социально-бытового кол­лектива; оно придерживается преимущественно мигрирующих форм агропроизводства, прежде всего подсечно-огневой системы с ее сла­бо развитым институтом частной собственности на землю; в) наем­ных сельскохозяйственных рабочих, не располагающих собствен­ными земельными наделами; г) кочевников и полукочевников.

Такое разграничение вытекает из более или менее общепризнан­ного определения крестьянского хозяйства, которое еще в «Новом энциклопедическом словаре Брокгауза и Евфрона» (1913 г.) рас­сматривалось как мелкое сельскохозяйственное предприятие, в ко­тором работы выполняются главным образом или в значительной мере трудом хозяина и членов его семьи с применением или незначи­тельным применением наемного труда. В последующем специали­стами-аграрниками было дополнительно подчеркнуто, что крестья­не прямо или косвенно направляют усилия на удовлетворение своих потребительских нужд, а также на выполнение обязательств по отно­шению к обладателям политической и экономической власти. Не менее репрезентативной чертой служит сращенность жизни кресть­янской семьи с ее производственной деятельностью. Поэтому ти­пичное хозяйство — это семья, которая располагает (владеет) землей и инвентарем и сама выступает организатором полевых и прочих работ и их основным исполнителем. Автаркия для него отнюдь не обязательна, но ориентация на самодостаточность — главное, что и обусловливает упор на выращивание продовольственных культур.

Низовая производственная ячейка у земледельцев-подсечников по многим линиям обнаруживает немалое сходство с крестьянским двором. Ее функционирование, которое решающим образом влияет на годовой цикл всех видов жизнедеятельности селян, тоже не уме­щается в пределах чисто экономических отношений. Но этот вари­ант агрикультуры, поскольку опирается на архаичную ручную тех­нику, не обеспечивает условия воспроизводства полностью в рам­ках малой семьи. В результате она не в состоянии обособиться как хозяйственная единица, тем более, что постоянное забрасывание обрабатываемых участков под перелог препятствует закреплению за ней земельной собственности. В максимальной степени подобное положение сохраняется в Тропической Африке, где деревне по-преж­нему свойственна родоплеменная организация, которая в процессе эволюционных изменений постепенно освобождает место крестьян­ским и фермерским институтам.

Если в рассматриваемом случае правомерно говорить о «предкрестьянах» (или «протокрестьянах»), то фермеры выступают уже в роли «послекрестьян». В развитой форме их хозяйства — это чисто коммерческие предприятия, которые становятся одним из не­отъемлемых звеньев агробизнеса. Связь с рынком прослеживается не только применительно к сбыту продукции, но и во всем воспро­изводственном процессе, который в крестьянской среде стремится не выйти за границы сельской общины. (В классическом виде это выражено в Индии, где кастовая система обеспечивал такое разделение труда, которое позволяло жителям деревни на месте удовлет­ворять все свои потребности в инвентаре.) Фермерское же хозяйст­во крайне зависимо от поставок товаров тяжелой промышленно­стью, тем самым непосредственно влияющей на его агротехниче­ский уровень.

Мотивация деятельности у фермеров иная, чем у крестьян, ибо диктуется необходимостью добиться рентабельности производства, без чего не окупить ранее сделанные финансовые затраты. Отсюда и разное отношение к риску и нововведениям. Для крестьянина традиция — это унаследованный от предков ресурс, который дол­жен помочь избежать недорода и голода. Фермер, напротив, дол­жен опасаться быть излишне консервативным: готовность воспри­нять нововведения — это его шанс успешно выдержать жесткую рыночную конкуренцию. К тому же фермеры обычно обладают го­раздо лучшим доступом к источникам информации, нежели тради­ционные хозяйства, и постоянно получают рекомендации специали­стов, что во многом предохраняет от принятия неверных решений. Чтобы успешно управлять пусть и скромным по размерам для со­временного общества сельскохозяйственным предприятием, его вла­делец должен иметь достаточно высокий образовательный ценз и хорошую профессиональную подготовку. Потому в промышленно развитых странах доля квалифицированных кадров в аграрном сек­торе выше, чем в сфере индустриального труда: к стоящему у кон­вейера рабочему жизнь предъявляет меньшие требования, чем к фермеру, ибо А.Н.Энгельгардт уже давно предсказал: «Кто хозяй­ничает «по агрономии», тот разоряется».

Обязательность творческого подхода к крестьянскому делу рас­крыл еще один знаток российского сельского хозяйства и засух А.А.Измаильский: «Если нельзя сшить сапога, годного на ногу каж­дого человека, то тем более нельзя придумать такого общего прави­ла обработки почвы, которое оказалось бы одинаково пригодным во всякое время и на всяких почвах». Вот почему крайне далека от истины бытующая в марксизме сыто-обывательская сентенция об идиотизме деревенской жизни. Она принципиально ошибочна не только в производственном плане, но и в отношении культурного бытия деревни с ее богатыми социальными традициями и институ­тами самоуправления, многосложными массовыми ритуальными дей­ствами, частыми семейными и сельскими празднествами и т.д.

Фермерское хозяйство, в отличие от крестьянского, следует до­рогой специализации, поэтому ему обычно свойственна менее слож­ная отраслевая структура. Однако различия не следует абсолюти­зировать, особенно для европейских стран, где фермеры, как прави­ло, наследовали земли и традиции своих прародителей-крестьян. Жизненный цикл в обоих случаях диктуется сезонным ритмом дея­тельности, и сохраняется временной разрыв между вложениями труда и их отдачей. Главное же сходство и даже общность двух типов хозяйства состоит в том, что речь идет о семейно-трудовых пред­приятиях, в которых хозяин как бы нанимает сам себя в качестве рабочего. При переходе же к производству с активным привлечени­ем наемной рабочей силы фермер теряет эффективность использо­вания ресурсов, и это ставит достаточно узкие пределы развитию капитализма из крестьянской среды. Выкристаллизовывающиеся из нее высокотоварные специализированные фермы обнаруживают су­щественные отличия от подлинно капиталистических предприятий, поскольку семейный труд на них по-прежнему не является обще­ственным в том смысле, что не получает денежного выражения через рынок рабочей силы.

В русской экономической науке еще в начале XX в. были выска­заны доказательные соображения о том, что укрупнение хозяйств сопровождается быстрым усложнением задач по управлению ими, что препятствует адекватному росту самого производства. Показа­тельно, что даже в такой стране, как США, с ее обилием земли и капитала и отсутствием пережитков доиндустриального общества, динамичное аграрное развитие не смогло сокрушить лидирующие позиции семейных предприятий. При этом характерно, что мень­ший оптимальный размер ферм оказался свойствен, во-первых, трудоинтенсивным и слабомеханизированным отраслям и, во-вторых, территориям с более благоприятными агроприродными условиями, которые положительно влияют на эффективность производства и оправдывают его интенсификацию.

Вместе с тем технический прогресс в сельском хозяйстве, кото­рый обеспечивает повышение производительности труда, ведет к постепенному увеличению среднего размера ферм и по земельной площади, и по объему инвестированного капитала, поскольку по­зволяет семье обходиться собственными силами за счет экономии затрат живого труда. В кукурузном поясе США старики еще по­мнят времена, когда початки убирали вручную и даже лучший ра­ботник за день («длинный и тяжелый») мог собрать до 2,5 т кукуру­зы, тогда как ныне комбайны с захватом на 3—4 рядка делают это за 10 минут. Но цена такого комбайна — порядка 100 тыс. долларов, так что современное семейное предприятие неизбежно лиша­ется остаточных черт былой патриархальности. Однако оно не ут­рачивается при этом жизнестойкости: так, в США, фермы разного типа, принадлежащие семье или группе родственников, концент­рируют более 90% земель и дают свыше 90% продукции сельского хозяйства. Только в тех подразделениях, которые перестроились на индустриальные технологии, например, в откорме мясного скота и выращивании бройлерной птицы, обнаруживаются преимущества тех крупных хозяйств, которые по организации бизнеса напомина­ют промышленные предприятия и выигрывают на масштабах произ­водства.

В развивающихся странах, где деревня перенаселена и ощуща­ется дефицит земельных ресурсов, перед аграрной сферой стоит прежде всего иная задача: предоставить крестьянам средства к существованию, для чего следует добиваться максимального выхо­да продукции с единицы площади. Речь идет не об оптимизации величины хозяйств — такая цель в странах третьего мира явно недостижима, а о том, чтобы селяне располагали наделами, кото­рые кормили бы семью. Из-за скрытой безработицы мелкие земель­ные собственники вынуждены идти на дополнительные трудовые затраты, которые, хотя и приносят лишь незначительный экономи­ческий эффект, все же обеспечивают прирост продукции. Таким образом, хозяйство должно быть жизнеспособным с потребитель­ских позиций, а экономические критерии отступают на второй план.

Крупное производство в аграрном секторе. В подобной об­становке сохранение крупных землевладений, имеющих феодаль­ный генезис, малооправданно, ибо они сравнительно с мелкими не­избежно нацелены на менее интенсивные методы ведения произ­водства. В Бангладеш, например, до осуществления в 70-х гг. аграр­ной реформы крестьяне, имевшие участки площадью до 0,4 га, вто­рично в году засевали 2/3 обрабатываемого клина, а в землевладе­ниях свыше 10 га этот показатель составлял лишь 1/4. То обстоя­тельство, что в странах Востока помещики обычно не ведут своего хозяйства, а сдают землю в аренду, влечет за собой интенсифика­цию агрикультуры, но одновременно означает отказ от реализации тех преимуществ, что принесли бы более крупные размеры произ­водства. Особенно неблагоприятная ситуация складывается в тех случаях, когда помещичьи латифундии размещаются на наиболее продуктивных землях, которые лучше других отзываются на допол­нительные вложения труда и капитала. Подобное положение прослеживается в андийских странах. Так, в Колумбии выположенные плодородные участки в речных долинах заняты слабо используемы­ми пастбищами помещичьих хозяйств; крестьянские же наделы при­урочены к гораздо менее удобным для возделывания элементам релье­фа — склонам и водораздельным пространствам.

Особый тип крупных сельскохозяйственных предприятий обра­зовали плантации, зарождение которых последовало за эпохой Вели­ких географических открытий и было связано с развитием машинной индустрии, неуклонно расширявшей спрос на сырье, и увеличением емкости рынка потребительских товаров в странах, где формирова­лось буржуазное общество. Однако и плантации всегда опирались на дешевые земельные и трудовые ресурсы, причем рекрутирование рабочей силы долго основывалось на внеэкономических мето­дах принуждения. На примере плантационного сектора история еще раз показала, что крупные хозяйства в аграрной сфере сравнитель­но легко решают свою проблему занятости, пока в деревне еще существует докапиталистическое перенаселение, но уже ослабли социальные связи, удерживающие жителей в пределах сельской об­щины, и появилось отходничество. С развитием массовых миграций в город и ростом цены рабочих рук в более выигрышном положении оказываются семейные фермы, поскольку размеры их производства регулируются величиной семьи, а потому спрос на наемный труд достаточно ограничен.

На сходные выводы наталкивает и исторический опыт советской деревни. Насаждавшиеся колхозы и совхозы во многом были сход­ны с плантациями XVIII—XIX вв. Крестьян жестко прикрепили к местам приложения труда и выделили им приусадебные участки, аналогичные тем парцеллам, которые предоставляются плантаци­онным рабочим для возделывания продовольственных культур. Таким путем уменьшается стоимость рабочей силы. Когда же у колхозни­ков появилась возможность покидать деревню, началось ее обезлюдение с неизбежным распадом навязанной ей социально-организа­ционной системы агропроизводства.

Плантациям в развивающихся странах все труднее в настоящее время выдерживать конкуренцию мелких товаропроизводителей, и крупный иностранный капитал ищет новые формы втягивания тра­диционного аграрного сектора в международные рыночные отноше­ния. При этом используются методы, уже апробированные агробиз­несом на своей «родине». Все чаще, например, при выращивании арахиса в Сенегале и других странах Западной Африки или хлопчатника в Мали продукция закупается согласно заранее заключен­ным с земледельцами контрактам. Компании, сами не занимаясь непосредственно сельскохозяйственным производством, поставля­ют деревне сортовые семена и удобрения, оказывают ей агротехни­ческую помощь и гарантируют приобретение урожая по фиксиро­ванным ценам. Такой подход нередко диктуется тем обстоятельст­вом, что зарубежный капитал опасается проведения в государствах третьего мира земельных реформ и других акций, направленных против иностранной собственности, и избегает там инвестировать значительные средства в недвижимость.

Для землевладельцев подобная система отношений при ряде не­сомненных плюсов означает заметное ущемление прав самостоятель­ности хозяйствования и налагает лишние обязанности. Особенно тя­жело это дополнительное бремя ощущается в тропических областях Африки, где деревенские женщины и без того слишком много време­ни и сил отдают работе на подсеках (тогда как в зонах применения плуга основная нагрузка на полях всегда ложится на мужчин).

Традиции и нововведения. Важная сторона агропроизводства — зачастую явное нежелание села воспринять «чужеродные» культуры, не вписывающиеся в традиционный годовой ритм труда и нередко вступающие в противоречие с культурным наследием и ре­лигиозными установками. Так, неудачной оказалась попытка одной из международных пивоваренных компаний внедрить на плато Джос в Нигерии посевы ячменя: местные землевладельцы-мусульмане от­казались от его возделывания, поскольку их вера не позволяет со­действовать производству алкогольных напитков, несмотря на пред­лагавшиеся выгодные условия контракта.