Мировое хозяйство — глобальная географическая система 8 глава

Орошаемое речное земледелие аридного Востока. Зерновое хо­зяйство, ставшее стержнем всего агропроизводства, исторические расчленилось на две ветви: неполивную и возникшую вслед за ней орошаемую. С перемещением центров земледельческой активности из сравнительно узких межгорных долин на обширные равнины Нила, Тигра и Евфрата, Инда, Окса (Амударьи) и других рек в засушли­вых областях Старого Света потребовалось создание мощных ирри­гационных сетей. Именно их строительство стало одним из ключе­вых моментов во всей истории человечества, поскольку орошение, оставаясь фактором географической среды, превратилось в аграр­ных обществах в важнейшее средство производства.

В бассейнах великих рек постоянно требовалось проведение ис­ключительно большого объема гидротехнических работ, чтобы про­ложить оросительные и дренажные каналы, возвести земляные дамбы и соорудить запруды для задержания паводковых вод. В результате, например, в долине Нила еще в древности образовалась и на протя­жении веков упорным трудом земледельцев поддерживалась бассейновая система ирригации, которая стала опорой агропроиз­водства и развития городского общества в Египте и позволила еще в античное время достичь плотности населения почти 200 чел./км² и даже, возможно, превзойти этот уровень. Базировавшееся на ней земледелие обеспечивало наилучшую отдачу лишь при четком функ­ционировании ирригационной сети как единого целого. Поэтому воз­никла объективная нужда в крепкой административной власти, ко­торая могла бы управлять одновременно всей подкомандной терри­торией, держа в подчинении большие массы рабочей силы, занятой на водохозяйственных объектах.

Орошение не корреспондируется жестко с определенными ору­диями труда и может успешно функционировать при разном техни­ческом базисе. Это открывало путь к совершенствованию практики поливного земледелия, которое окупает дополнительные затраты труда и материальных ресурсов. В частности, в оазисах Хорезма на Амударье коэффициент использования земли вырос с 5—10% в древности до 30—40% в средние века (и до 50—70% и выше в современных инженерных оросительных сооружениях).

При условии обилия тепла в аридных областях Востока иррига­ция резко расширила также возможности для обогащения отрасле­вой структуры земледелия: даже в небольших оазисах число возде­лываемых культур измерялось многими десятками. Однако необхо­димость проведения коллективных общественных работ под недремлющим оком деспотической власти убивала частную иници­ативу и вела к окостенению сложившихся способов хозяйствова­ния. Централизованный отпуск воды из каналов для полива делал недоступным контроль индивидуума за режимом орошения и резко суживал свободу выбора основных культур для выращивания. Поэто­му создался однотипный в пределах данной территории и на опре­деленный сезон антропогенный ландшафт, который отражал един­ство действий всех членов деревни при проведении полевых работ.

Отмеченные принципиальные недостатки уходящей в глубь ве­ков традиционной речной ирригации усугублялись нередко дейст­вием других, более могущественных факторов. В итоге местное земледелие приходило в упадок под влиянием разных причин: ввиду разрушения оросительных сооружений при вторжении кочевников и в ходе междоусобиц, из-за природных катаклизмов, вследствие постепенно прогрессирующего засоления и заболачивания поливных земель и т.д. Иногда развитая поливная агрикультура надолго исче­зала почти полностью, как на равнине Инда, чтобы возникнуть на новой, инженерной основе уже в XIX в., но в большинстве случаев наблюдалось ее быстрое возрождение, нередко в суженных разме­рах, как в Месопотамии или бассейне Нила. Так, в Египте общая площадь обрабатываемых земель уменьшилась с 2,0—2,2 млн га в конце XII—первой половине XIII вв. до 1,2—1,3 млн га в конце XVIII—начале XIX вв., а в расчете на душу населения показатель снизился с 0,50—0,55 до 0,30—0,35 га.

«Рисовая» цивилизация муссонной Азии. Однако на Востоке всегда существовала развитая агрикультура, прежде всего связанная с рисоводством, которая на протяжении многих веков обнаружива­ет поразительную жизнестойкость и преемственность. Ее главным географическим очагом служил Китай, чья цивилизация издревле была известна в Европе и неосознанно, но постоянно признавалась одним из центров мирохозяйственной системы. Эта агрикультура опиралась на орошение, но не была зависима от него полностью, тем более от немногих крупных гидротехнических сооружений. По­казательно, что большие каналы прокладывались в Китае прежде всего в транспортных целях, дабы способствовать административному единству обширного государства, и лишь во вторую очередь ради ирригационных нужд (по оценкам, на начало XV в. в стране ороша­лось 1/2 или немногим более всех обрабатываемых земель, а в начале XX в. эта доля уменьшилась, возможно, даже до 1/4).

Основной вклад в строительство ирригационных объектов вно­сили крестьянские общины, и вьетнамская пословица — «закон им­ператора останавливается у деревенских ворот» — отражает это общее для Восточной Азии обстоятельство. Рисоводство, особенно если не замыкаться в пределах Китая, а учесть также исторический опыт Японии и других стран муссонного климата, определило ха­рактерные черты всего агропроизводства. Важнейшие его свойства обусловливаются способностью рисовых земель выдерживать на­грузку все возрастающего населения, не обнаруживая признаков деградации. Это, видимо, вызывается специфической ролью воды в биологических и гидрохимических процессах, наблюдаемых на за­топляемых полях. В результате дополнительные затраты труда обя­зательно, пусть и не в адекватной мере, приносят отдачу благодаря повышению урожайности.

Китайское земледелие еще в древности начало приобретать трудоинтенсивный характер, что также означало, что земля станови­лась дефицитным ресурсом. Европейцев, посещавших страну в XVII— XVIII вв., поражало, во-первых, то обстоятельство, что рис произ­растает постоянно на одних и тех же полях, которым ни года не дают отдохнуть («как это делают в нашей Испании»), и, во-вторых, степенью распаханности равнин, на которых не увидишь ни изгоро­дей, ни канав, ни деревьев — чтобы не потерять ни пяди обрабаты­ваемой земли. Все это заставляет современных востоковедов пред­положить, что некоторые важные признаки перехода к интенсивно­му экономическому росту впервые обнаружились, пожалуй, не в Европе, как это принято считать, а на Востоке, в Китае, возможно, на 500—700 лет раньше. Во всяком случае, уже на рубеже первого и второго тысячелетий урожайность зерновых в Китае достигла 14 — 16 ц/га (средневзвешенный показатель) и в 4—5 раз превышала соответствующий показатель по Западной Европе.

Однако технический прогресс, дойдя до сравнительно высокого уровня еще много столетий назад, тогда же и приостановился из-за переизбытка и дешевизны труда (хотя в Японии ввиду особенно­стей ее социально-экономического развития рисоводство уже в XVII—XVIII вв. восприняло ряд нововведений, и страна могла со­держать 30 млн человек на такой же по площади территории, на какой Европа того времени кормила только 5—10 млн человек). Хроническая угроза голода, свойственная многим областям муссон­ной Азии, в условиях сильнейшего демографического давления на земельные ресурсы придавала хозяйству уклон в полеводство. Оно же в свою очередь сохраняло узкопотребительский и даже узкопродовольственный характер, что, разумеется, не отрицает общеприз­нанных достижений местных земледельцев в выращивании чая, ту­товых деревьев и ряда других технических культур.

Конкурирующий с человеком за продукцию растениеводства рабо­чий скот был в большой мере вытеснен ручным трудом. Что же каса­ется продуктивного животноводства, то еще знаменитый социолог М.Вебер заметил, что главная противоположность между развитием аграрного производства в Европе и некоторых азиатских регионах заключается в том, что первоначально ни китайское, ни яванское се­ло не знает молочного хозяйства. Столь же слабым было и развитие мясных отраслей. Так, в Японии вплоть до середины XIX в. совсем не разводили овец, коз и свиней, а лошади и крупный рогатый скот слу­жили исключительно для перевозок и для обработки полей, и ино­странцу трудно было достать себе привычный стакан молока.

Подчеркнем необыкновенную длительность беспрерывного существования китайской аграрной цивилизации. Одна из основ­ных причин состоит в том, что китайцы освоили обширную терри­торию, а не отдельные речные равнины, со всех сторон окруженные «степью» — бескрайними пастбищными пространствами, где хозяе­вами были кочевники. В Китае при своих набегах они оказывались не в состоянии разрушить богатую местную культуру и, напротив, всегда ассимилировались в итоге многолюдным китайским населе­нием. Базирование же аграрного общества Китая не только на ри­се, но и благодаря разнообразию природных условий на пшенице и просяных в северных областях позволяло также успешно реагиро­вать на климатические подвижки, как долгосрочные, так и кратковременные, и облегчало колонизацию относительно холодных, не подходящих для возделывания риса районов.

Судьба же менее крупных очагов «рисовой» цивилизации не была, как правило, столь же удачливой. Об этом напоминают каменные развалины Ангкора — столицы кхмерской монархии, испытавшей расцвет в XII—XIII вв., но под натиском тайцев пришедшей в упа­док и окончательно погибшей в XV в. Город, людность которого в лучшие времена принимают равной 1 млн жителей, был покинут своим населением, а вся прилежащая местность заброшена. Слож­ная система гидротехнических сооружений, обслуживавших рисовые поля, не устояла перед наступлением леса, так что общая картина запустения сходна с той, что наблюдается на землях майя.

На примере аграрного общества муссонной Азии отчетливо вы­рисовывается, сколь важно знать исторические традиции и соци­альные установки. Оно перманентно сталкивалось с острой продовольственной проблемой, вследствие чего приоритетной сферой деятельности стала агрикультура, направленная на производство продуктов питания. Поэтому, когда в КНР наметилось ухудшение продовольственного положения, радикальные идеи коренного об­щественного переустройства были решительно отодвинуты на вто­рой план перед принципиальной задачей борьбы с голодом. Уцелев­шее многочисленное крестьянство, сохранившее свой генетический код, сумело в короткий срок с этой задачей справиться.

Сельское хозяйство Средиземноморья. Агрикультуры Китая и соседних муссонных областей, включая во многих отношениях сход­ную с ним в сельскохозяйственном плане Индию (хотя, например, кастовое деление населения не имеет аналогов), на протяжении многих столетий оставались автономными объектами истории. Сис­тема же взаимосвязанных цивилизаций, группировавшихся в древ­ности в Месопотамии, расширяясь на Запад, достигла Средиземно­го моря, породив одну за другой классические культуры финикий­цев и греков, а затем и римлян. После этого центр мирового исторического прогресса на длительное время оказался приурочен­ным к Апеннинскому полуострову, и началась новая фаза развития сельскохозяйственного производства, ознаменовавшаяся в дальней­шем его распространением на остальную Европу.

Античные государства Средиземноморья были в меньшей мере аг­рарными обществами, чем ведущие в то время державы Востока, но обладали сельским хозяйством, которое отличалось чрезвычайным по тем временам своеобразием. Прежде всего привлекает внимание оби­лие одомашненных орехоплодных растений. Маслина, инжир, грец­кий орех, фундук и, конечно, виноград имеют в Средиземноморье крайне благоприятные агроприродные условия для своего распростра­нения. Не исключено, что в жизни местного населения плодовые куль­туры были предшественниками одомашненных хлебных злаков (по­ныне в регионе можно наблюдать формы садоводческого хозяйства, обеспечивающие постепенный переход от собирания диких фруктов к интенсивной агрикультуре). Когда же в Греции обработанные земли оказались выпаханными, а пастбища после сведения лесов высохли, возделывание плодовых и, прежде всего, маслин вообще вышло на первый план. Италия, по словам древнеримских аграриев, представля­ла собой уже к началу нашей эры почти сплошной сад и виноградник, прерываемый пастбищными угодьями и полями злаковых. Аналогич­ным же образом характеризовались многие прибрежные ландшафты в Западной Азии и Северной Африке.

Поскольку без зерна не проживешь, его при нехватке надо вво­зить. В этом проявилась другая характерная черта средиземномор­ской цивилизации: наличие развитой морской торговли аграрными товарами, что было окупаемо лишь благодаря дешевизне водного транспорта и многочисленности хороших бухт на изрезанном побе­режье. Античная Греция приобретала зерно у скифов (греки имено­вали скифами все коренное население Северного Причерноморья, как кочевое, так и оседлое земледельческое) в количествах по край­ней мере не меньших, чем производила сама. Житницей же Рима были Северная Африка, Сицилия и Египет, территория которых, по мнению многих специалистов, вроде бы объективно представляет лучшие возможности для хлебопашества. Примечательно однако, что в средние века межрайонный обмен зерном в Средиземноморье сошел на нет, а в настоящее время грузопотоки имеют обратную направленность. Это лишний раз подтверждает относительность оце­нок степени благоприятности природы тех или иных местностей для сельского хозяйства.

Вопросы

1. Каковы взгляды Н.И.Вавилова на зарождение агрикультуры?

2. В чем состоит сходство между кочевым животноводством и подсечно-огневым земледелием?

3. Что выделяет сельское хозяйство Китая на фоне других аграрных ре­гионов?

4. В чем заключается отраслевая специфика агропроизводства античного Средиземноморья?

Эволюция сельского хозяйства умеренной зоны Европы: от регионального к глобальному

Ранний этап развития. Закат рабовладельческих империй в Сре­диземноморье означал и упадок их периферии, что в последующем было усугублено падением Византии. На юго-западе Азии и в Север­ной Африке политическая власть перешла к кочевникам и их оседав­шим потомкам, которые в общем пренебрежительно относились к зем­леделию и не заботились об обеспечении его воспроизводственного цикла, что требовало постоянного внимания к ирригационным соору­жениям. В распоряжении, например, хлебопашцев Магриба (Тунис, Алжир, Марокко) остались лишь узкие полосы земель вдоль побе­режья и труднодоступные участки в глубине горных массивов, а сами земледельцы были низведены до положения крепостных, плохо воз­награждаемых за свой труд и лишенных каких-либо надежд.

Главный очаг сельскохозяйственного производства начинает фор­мироваться в более северных по отношению к Средиземноморью об­ластях европейского континента. Этот многовековой процесс стал оп­ределяющим в судьбах мировой экономики и глобальной цивилиза­ции и заслуживает потому специального рассмотрения. Перемещение центра земледелия в менее теплые и, казалось бы, не самые благодат­ные края даже на раннем этапе не было следствием простого заимст­вования аграрных достижений античного Средиземноморья, ибо сельское хозяйство в умеренном поясе Европы пошло почти сразу самобытным путем. Показательно, что кельты, в древности широко расселенные на территории к северу и западу от Альп, изобрели и применили железный плуг задолго до появления его у греков и рим­лян, которым было достаточно сохи для обработки сухих мягких почв.

Затерянные в лесах племена длительный исторический период оставались разрозненными и не зависели от единой административ­ной воли, но одновременно они не располагали достаточной силой, чтобы в массовом порядке использовать труд рабов. В условиях господства чисто экстенсивных форм хозяйства земледельческая община нуждалась в обширных площадях угодий для своей жизне­деятельности, но это обстоятельство способствовало также рыхло­сти и аморфности ее внутренней структуры. Это привело к весьма быстрому распаду больших семей, в связи с чем открылись возмож­ности для превращения пахотных наделов в отчуждаемую частную собственность малой семьи. Тем самым безмерно повысилась личная заинтересованность земледельца в совершенствовании производст­ва и возникли перспективы, как свидетельствует исторический опыт, для мощного прогресса также в социально-общественной сфере.

В итоге в сельском хозяйстве умеренного пояса Европы наибо­лее наглядно проявилась эволюция систем земледелия, выступаю­щих как обобщенное выражение сложившегося в определенных историко-географических условиях способа использования террито­рии (хотя в сельскохозяйственной литературе понятие «система» часто охватывает лишь набор агротехнических мероприятий, осу­ществляемых эмпирически или на базе какого-либо агрономическо­го учения). Аграрное освоение территории умеренной зоны Европы происходило прежде всего за счет расчистки земель от лесов, в первую очередь хвойных, тогда как сырые дубравы на низменно­стях сводились последними.

Подсечно-огневая система сохранялась в Европе на протяже­нии столетий, хотя, видимо, там никогда не господствовала в той степени, как в постоянно влажных тропиках. Еще в начале XX в. подсеки не были редкостью в скандинавских странах и в северных районах России: например, в бывшей Олонецкой губернии (Каре­лия) в ряде уездов еще до 2/3 посевов концентрировались тогда на подсечных участках.

Переложная система основывалась на временной залежи, или перелоге, как на главном средстве восстановления утраченного пло­дородия почвы. Вместе с тем она означала сознательное намерение снова занять землю под посевы после ее отдыха и влекла за собой изменения природных ландшафтов после выжигания лесов и более широкое применение тяглового скота, преимущественно волов. Но­вая система, которую можно рассматривать как частный случай залежного земледелия, не привела к заметным сдвигам в агропроизводстве, в чем, вероятно, и не было особой нужды: при ее распро­странении на раннем этапе средневековья (V—VI вв.) города, а вместе с ними ремесла и торговля в Европе пришли в глубокий упадок и для денег почти не осталось места. И, следовательно, от­сутствовала сколько-нибудь значительная потребность в товарной сельскохозяйственной продукции, тем более что городские жители тоже занимались главным образом земледелием, особенно активно выращивая разнообразные огородные культуры.

Именно последующее возрождение в Европе городской жизни дало импульсы для внедрения паровой системы, складывавшейся на протяжении длительного периода — примерно с VII по XVIII в. В двухпольном хозяйстве площади под посевами и паром равны, так как они ежегодно чередуются. Однако доминировать стало трех­полье, при котором на каждом участке практиковался следующий севооборот: озимые зерновые хлеба (пшеница или рожь); яровые (ячмень или овес, горох или бобы, или же смешанные посевы зерно­вых); чистый пар. В данной связи классик русской агрономии А.В.Советов подчеркивал: «Форма трехпольной системы, как исключительно хлебной, несовместима с требованиями растений нехлебньгх». Поэто­му сколь ни элементарны были потребительские запросы населе­ния, их нельзя было удовлетворить лишь за счет полевого клина. Отсюда — сохранение и даже усиление весомости приусадебных земель, отводимых прежде всего под овощи и некоторые специальные культуры (в России, например, под коноплю, которая нуждалась в хорошо унавоженной почве и служила важным сырьем для получе­ния растительного масла и изготовления веревок и грубых тканей).

Смена систем земледелия не представляет собой однонаправ­ленного процесса. Случалось и попятное движение, как это просле­живалось при колонизации Сибири русскими крестьянами в XVI— XVIII вв., хотя чаще у них наблюдалось использование разных сис­тем на одной и той же территории: переложной, двухпольной и трехпольной, отличавшейся, однако, недостаточной четкостью и за­конченностью. Отсюда не вытекает прямолинейный вывод, что зем­леделие за Уралом было примитивным, неразвитым, стоявшим на более низком уровне, чем в европейских областях страны. Ибо гео­графия каждой системы земледелия определяется в первую очередь теми условиями, в которые поставлен хлебопашец, и уже первые поколения переселенцев из северорусской деревни, пришедших в Сибирь с превосходным знанием трехполья, убедились в трудно­стях его внедрения в местных условиях (в частности, поля были сильно заражены сорняками, с которыми тогда можно было бороть­ся только применяя залежную систему).

Общая же линия изменений в европейском сельском хозяйстве, особенно с началом промышленной революции в Англии в XVIII в., оказалась выраженной вполне определенно: повышение интенсив­ности использования земли, или, иначе, увеличение демографиче­ской емкости территории. По мнению выдающегося российского демографа Б.Ц.Уралниса, средний урожай подсеки примерно в 1,5 раза превосходил таковой в двухпольном хозяйстве. Однако на преж­ний подсечный участок возвращались лишь через многие годы, так что кормиться с единицы площади было в состоянии впятеро мень­ше людей, чем при двухполье. Переход к трехпольной системе под­нял уровень сборов благодаря введению озимых посевов: они при­носят продукции на 20—30% больше, чем яровые зерновые, и, сле­довательно, средняя урожайность хлебов в целом стала на 10— 15% выше. По этой причине генерал-губернатор Пермского и То­больского наместничества требовал в 1784 г. от всех земских су­дов: «...каждого хозяина обязать рожь сеять не токмо ярицею, но и на озимовом поле: чего наиболее наблюдать за теми из сельских жителей, у которых озимей не посеяно».

Факторы дальнейших перемен. Развитие общества и его про­изводительных сил потребовали существенного прогресса в сель­ском хозяйстве. Прежде всего возникла нужда в дополнительной тягловой силе, что было достигнуто постепенным вытеснением, начи­ная с Х в., лошадью как рабочим животным менее производительных волов (хотя пахота на них оставалась в той же Англии обычной практикой вплоть до XVII в.). Скот в растущем количестве содер­жался также ради навоза, который в ряде областей, в том числе российских, ценился дороже собственно животноводческой продук­ции. Не исключено, что достигнутое в Западной Европе органиче­ское сочетание земледелия с животноводством, чему способствова­ли климатические условия, стало одним из важных элементов дина­мичного развития ее агропроизводства. Это утверждение все же не бесспорно: в Индии, например, издревле тоже существовало пашен­ное земледелие, которое опиралось на многочисленное поголовье рабочего скота, но накопление новых качеств в самом агропроизводстве происходило крайне медленно. Свидетельством тому служил застывший на века уровень урожайности. Можно предположить, что прогрессивная трансформация европейского сельского хозяйства совершалась в большой мере под давлением внешних для него сил.

Так, в Нидерландах уже с XV в. общество приобретает город­ской характер, что и обусловило дальнейший вектор хозяйственно­го развития страны, а вскоре на тот же путь встала Англия, а затем и многие другие страны Европы. Видимо, принципиальное свое­образие ситуации на континенте заключалось именно в том, что города и привязанные к ним сектора экономики начали предъявлять растущий платежеспособный спрос на аграрную продукцию. Уже в первой половине XVII в. в Нидерландах вокруг Амстердама, Утрехта, Роттердама, Гааги возникали поселки с садами и загород­ными дачами. По мнению голландских исследователей, это не только привнесло в сельскую местность капитал и увеличило потребление аграрных продуктов, но и ускорило также проникновение в деревню городской культуры и духа предпринимательства. Вместе с тем, гиль­дии ремесленников, опираясь на поддержку государственной власти, энергично противились распространению промышленных промыс­лов вне урбанизированной среды. Тем самым искусственно сужива­лась сфера деятельности крестьянских хозяйств и попутно усили­валась их зависимость от внутреннего и внешнего рынков, выход на которые был облегчен наличием разветвленной сети водных путей.

В XVIII в. почти ни в одной голландской провинции не наблюда­лось преобладания земледелия в экономике, причем в богатых обла­стях страны жизнь стала слишком дорога, чтобы стоило заниматься малодоходным хлебопашеством (вспомним для контраста положение в Китае, где забота о производстве продовольствия всегда и повсюду была первоочередной). За счет собственного урожая Нидерланды получали не более 10% нужного им зерна. Оправдывали себя прежде всего специальные культуры, как-то табак или дающая краситель марена, и успешно развивавшееся луковичное цветоводство, особенно разведение тюльпанов, поскольку хорошо выдерживающие перевозки луковицы начали сбывать в Англию, Францию, Испанию и Италию. Расширилась также площадь под плодовыми насаждениями, тогда как, например, в соседней Германии вплоть до XIX в. в крестьян­ских усадьбах фруктовых деревьев почти не имелось. На севере Нидерландов на передний план выдвинулось животноводство, и сли­вочное масло и сыры все больше предназначались для экспорта.

Радужную картину могут дополнить ссылки на удачную мелио­рацию крупных заболоченных массивов и упорную борьбу за землю с морем. Разумеется, даже для столь небольшой территории, как Нидерланды, делать обобщения надо с осторожностью: в более от­сталой заболоченной области Дренте (на границе с Германией) еще в XVI—XVII вв. выращивали преимущественно рожь и гречиху, а из рыночных культур лишь лен, а при освоении болот применялась огневая система. Однако главное внимание надо обратить на следу­ющее принципиальное обстоятельство: богатство страны, обеспе­чившее Нидерландам столь мощные позиции на экономической карте мира в XVII в., были накоплены за счет торговли, в том числе посреднической, и судоходства при относительной слабости собст­венной продовольственной базы. Отсюда недооценка основополага­ющей значимости сельского хозяйства: показательно, что насколь­ко голландская научная литература того периода была обильна тру­дами о коммерции, налогах и финансовых вопросах, настолько же она была бедна публикациями по земледелию и животноводству. А именно слабость зернового хозяйства оказалась, видимо, тем уяз­вимым звеном и в общеэкономической структуре Нидерландов, ко­торое помешало им, несмотря на широкие торговые связи, выдер­жать в XVII в. жестокое соперничество с Англией.

Позднее А.Смит дал этому теоретическое объяснение. Учиты­вая, что первейшая жизненная потребность человека — питание, знаменитый шотландец сформулировал тезис, что основой народно­го богатства служит процветающее сельское хозяйство и только в таком случае может успешно протекать индустриализация. Лишь при высокоразвитой промышленности становится выгодным для стра­ны вывоз товаров на внешние рынки. Речь идет о «естественном», по А.Смиту, порядке вещей, с наибольшей полнотой реализовав­шемся в США, которым ученый предрек великое будущее.

Вряд ли указанный ход событий обязателен для XX в., но эконо­мическая история Англии в период, предшествовавший промыш­ленной революции, этот тезис подтверждает. Агрикультура в стране отнюдь не застопорилась на трехпольной системе. Причин тому бы­ло несколько. Британские географы отмечают, что к началу XVII в. окрепли торговые сношения с континентом, особенно с Фландрией (куда сбывалась шерсть), чему главным образом и следует припи­сать появление на Британских островах новых культур и новых видов скота, а также более совершенных сельскохозяйственных ору­дий. Именно в это время, по-видимому, были привезены и приви­лись турнепс, хмель и многие виды наиболее распространенных овощ­ных растений — кочанная и цветная капуста, морковь, пастернак, ряд видов фруктовых деревьев. (Справедливости ради отметим, что диффузия сельскохозяйственных культур, ставшая масштабной по­сле Великих географических открытий, происходила и в более ран­ние исторические периоды и не только в Европе: например, в сред­ние века в странах Магриба начали возделываться занесенные с Востока рис, сахарный тростник, индиго и другие красящие расте­ния.) Особенно важную роль сыграло заимствование клевера и дру­гих бобовых трав, которые, во-первых, в состоянии обогащать почву азотом и, во-вторых, могут служить зимним кормом для скота, хотя при старой системе, когда после уборки урожая по жнивью пускали пастись животных, это было невозможно.

Отсюда в Англии возникла потребность в огораживании, кото­рое проходило в два этапа: в конце XV в.—начале XVI в. ради пастбищ для овец и в XVIII в. для снятия барьеров на пути интенси­фикации агрикультуры. В советской литературе этот процесс оце­нивался преимущественно с моралистских позиций и на задний план отодвигалась его прогрессивная экономическая сущность. Она за­ключалась в разрушении общинной формы землепользования, кото­рая сдерживала развитие частной инициативы, тем более сильной, что уже к концу XIV в. в стране фактически исчезла крепостная зависимость. Это способствовало освоению новых лесных массивов и развертыванию крупных дренажных работ на юго-востоке Анг­лии, в которой в конце XVII в. земли сельскохозяйственного поль­зования составили, видимо, около половины всей ее площади. При­мечательно, что в Испании гильдия овцеводов в обмен на их право свободно мигрировать со своими стадами по стране обеспечила ко­рону надежным источником дохода, подобно тому, как это было на первом этапе огораживания в Англии, где торговля шерстью тоже составляла основу налоговых поступлений. Однако испанская эко­номика не получила стимулов к развитию, так как гильдия создала препятствия для утверждения прав земельной собственности и подъема агрикультуры.

Переход к плодосмену. Нарождавшиеся дополнительные за­просы экономики Англии требовали введения в производство но­вых культур, каковыми стали картофель, сахарная свекла, подсол­нечник, табак и др. Но удовлетворение возникших нужд наталкива­лось в рамках трехполья на трудности, которые удалось преодолеть только благодаря созданию плодосменной системы земледелия. Ее ранний вариант, получивший название норфолкской системы, озна­чал отказ от пара и приход четырехполья. В первый год производи­лась пшеница, во второй — корнеплоды, особенно турнепс, служа­щий зимним кормом прежде всего для овец, на третий — опять зерновая культура, например, ячмень, и на четвертый — бобовая (клевер), давшая возможность восстанавливать плодородие почвы перед посевом пшеницы на следующий год.