Свиньи настоящие и ненастоящие

На Земле восемь видов диких свиней. Три из рода обычных кабанов: карликовая свинья (Южная Азия), яванский кабан (Ява, Целебес, Филиппины) и калимантанский кабан (Калимантан, или Борнео, и Филиппины). В Азии (на Целебесе) живет баби-руса. В Африке — бородавочник, кистеухая и гигантская лесная свинья.

Африканские бородавочники не так массивны, как европейские и азиатские кабаны, но верхние клыки у них как сабли: длиной бывают до 63 сантиметров.

Азиатские родичи нашего кабана (кроме бабирусы) во многом на него похожи. Африканские дикие свиньи в общем похожи тоже, но ряд морфологических и биологических черт говорит о известной их самобытности.

Бородавочник необычен тем, что его длинное рыло изуродовано (или, возможно, украшено, если взглянуть на сей предмет другими глазами) буграми и шишками, похожими на бородавки. По всей спине, от затылка до корня хвоста, тянется по хребту довольно длинная рыхлая грива. На морде светлые бакенбарды. А клыки у секачей очень велики — до 30 сантиметров и больше (рекорд — 67 сантиметров). У свиней, которые менее бородавчатые, чем секачи, только четыре соска, потому и поросят больше четырех обычно не бывает.

Гигантская лесная и кистеухая, или речная, свинья, изображенная здесь, — два других вида диких свиней Африки. Оба крупнее бородавочников: вес кистеухих свиней до 135, а гигантских лесных — до 275 килограммов.

В тропической Африке еще довольно много бородавочников, живут они на заросших кустами равнинах. Пасутся 'обычно днем, склонны к большему вегетарианству! чем другие свиньи. Ночью прячутся (от львов) в (норах. Когда удирают, то высоко, как знамя, несут вздернутые вверх хвосты. Лев и леопард — вековые и злейшие их враги.

«Жилая нора бородавочника состоит из просторной камеры, в которой спят отец, мать и подросшие дети. Отсюда полого вниз идет ход в следующую камеру, где осенью, с сентября по ноябрь, появляются на свет хорошенькие поросятки. Если преследовать самку с поросятами, то малыши зачастую бросаются на землю и притворяются мертвыми. Но попробуйте поднимите хоть одного! Он завизжит как резаный, и тогда матка сейчас же бежит к нему... Леопард преследовал самку бородавочника с поросенком. Матка внезапно повернулась и напала на леопарда: он тут же удрал. В другой раз бородавочник чем-то прогневил слона. Слон громко затрубил и бросился в атаку. Бородавочник обернулся и пошел прямо на слона. Тот от неожиданности даже отступил» (Берн-гард Гржимек).

Кистеухая свинья — ночное животное, избегает открытых пространств, селится в густых лесах (обычно у воды), плавает отлично. Клыки у нее меньше, чем у бородавочника: сантиметров до пятнадцати. На кончиках ушей кисточки из удлиненных светлых волос. Окраска очень разнообразна — от ярко-рыжей (у западного подвида) до черно-бурой и черной, но на морде, на щеках и на лбу большие светлые пятна. В норах прячутся обычно только свиньи с поросятами. Кабаны живут поодиночке в гуще леса.

Мадагаскарский подвид кистеухой свиньи, прежде считавшийся отдельным видом, — единственное копытное животное на этом острове (обитавшие здесь раньше бегемоты истреблены).

Гигантская лесная свинья открыта была в начале нашего века, в 1904 году, в сырых, горных по преимуществу лесах Кении и Конго. Из диких свиней она, пожалуй, самая крупная, у нее буро-черная щетинистая шерсть, редкая, довольно длинная, а пятачок очень широкий. Отличают эту свинью также выпуклый лоб и большие бугры перед глазами.

Кормятся лесные свиньи ранним утром и вечерами. Охотно пожирают мелких зверьков и птиц, умело их подстерегая и загоняя всем стадом.

Бабируса, которая обитает только на Сулавеси и некоторых малых островах (Буру, Сула, Согиан), весит не больше 90 килограммов, но у нее парадоксальные верхние клыки: они не только чересчур велики, но и растут не сбоку от губы, как у других свиней, а пронзают насквозь верхнюю челюсть. Местные легенды рассказывают, что, уцепившись этими невероятными клыками за сук, бабирусы спят будто бы на весу.

У бабирусы, дикой свиньи Целебеса, немало странностей. Прежде всего клыки: огромные, до сорока сантиметров, изогнутые вверх и назад. Причем клыки верхней челюсти пронзают верхнюю губу! Зачем такое украшательство? Может быть, чтобы в гуще зарослей не поранить морду о ветки: клыки образуют своего рода решетчатое забрало над глазами. Тогда почему у самок нет такой защиты? Скорее всего нелепые клыки бабирусы — один известных примеров (как и хвост павлина) адаптивной ненужности и нецелесообразности некоторых морфологических признаков животных.

Далее: бабируса совершенно бесшерстна, у самок только два соска и небывало малая для свиней плодовитость: один или два поросенка (неполосатых!) в год. Живут бабирусы в густых лесах, на болотах, у рек и озер. Прибрежная растительность — их корм. Плавают много и отлично.

Пекари — ненастоящие свиньи. Внешне похожи на свиней, но есть у них ряд черт, которые побудили зоологов выделить пекари в особое семейство. Например, клыки верхней челюсти растут не вверх, как у свиней настоящих, а вниз. На задних ногах не четыре, а три пальца, желудок устроен более сложно, а на спине большая железа. Когда пекари чем-либо возбужден, шерсть, вздымаясь, обнажает железу, и сильный запах распространяется вокруг. В густых зарослях, у воды и на мелких местах в воде железа оставляет на ветках и камышах свой специфический «аромат», который служит путеводной нитью для других пекари. Так что размещение ее на спине вполне оправдано жизнью в болотах: чем выше будут пахучие пометки, тем лучше сохранятся они, вода не зальет их в половодье.

Ошейниковый пекари. В Мексике и Южной Америке обитает еще белогубый пекари. Пекари похожи на свиней и близки им по крови, но отличаются, например, тем, что верхние клыки растут у них не вверх, а вниз.

Два вида пекари: воротничковый (с широкой желтоватой полосой в виде воротника на плечах) распространен от юга США до Аргентины, и белогубый пекари, более крупный и живущий более многочисленными стадами в лесах Америки — от Мексики до Парагвая.

Гиппопотам

Странно, что за всю историю человеческой цивилизации гиппопотам (он же бегемот) не стал домашним животным. У него на это есть права, и, пожалуй, не меньшие, чем у буйвола, слона, верблюда или кабана, с которым он в довольно близком родстве. Они дают людям молоко и мясо, несут через пустыню поклажу, таскают на стройках бревна, а тот, кого по ошибке нарекли когда-то «речной лошадью», был вынужден всего лишь подставлять под выстрелы свою шкуру.

Комментарии тут, как говорится, излишни...

Справедливо ли это? Семья гиппопотамов голов в пятнадцать — это передвижной (или, сказать лучше, в меру подвижный) мясокомбинат, способный накормить небольшой город.

Вот некоторые цифры: высота в холке до 1,5 метра, длина до 4,5 метра, вес взрослого самца до 4 тонн, самки — до 3 тонн. Б. Гржимек опубликовал данные Ветеринарного управления Кении касательно веса частей, из которых состоит бегемот. «В туше оказалось 520 килограммов чистого мяса и 33 килограмма жира, 27 килограммов весила печень, 7,8 — сердце, 5 — язык, 9 — легкие, 280 килограммов — кости. Кожа весила почти столько же, сколько кости, — 248 килограммов». Но разделанный гиппопотам был, по-видимому, «юношей» своего вида. Общий вес его — лишь 1456 килограммов. Каковы же будут цифры, если разделать четырехтонного зверя? Надо еще добавить, что зверь только с виду не в меру разъевшийся толстяк — жир у него внутренний, а вся масса — мякоть, вкусом напоминающая телятину. Причем богатая белками (24,8 процента), что очень важно, потому что белки гораздо нужнее чело-веку чем—-жир. И долголетие у бегемота подходящее — по 40-50лет жили некоторые в зоопарках.

Лет сто назад почти все тропические лесные водоемы Африканского континента кишели бегемотами. Явившийся к ним белый стрелок редко сдерживал себя, увидя торчащее из воды глянцевитое чудовище. Нуждающиеся в мясе города далеко, а самому куда такую уйму? Бегемот оставался там, где был убит, и просто-напросто гнил, отравляя воду.

Еще в древности римляне обратили внимание на гиппопотама. Однако на что были умники, а настоящего значения зверя не поняли: на арену Колизея волокли толстых страшилищ и там убивали их для веселья почтенной публики. Зрелище получалось впечатляющее: крови лилось как раз столько, сколько надо, чтобы удовлетворить самых кровожадных.

Когда бегемот спустя почти два тысячелетия был принят в зоопарки Европы, то за свой нрав, который в этой роли, естественно, был виден лучше, сразу же попал в общие любимцы. И директора, и служители, и даже дети его полюбили)

И тут вдруг узнали: есть у милого гиганта «меньшой братец», размером с крупную свинью. Он описан англичанином С. Мортоном в 1849 году по черепам, которые подарил ему один приятель-путешественник.

Нечего и говорить, что сразу же нашлись неверующие: «Нет!», «Не может быть!», «Не бывает!» Но знаменитый король зоопарков Карл Гагенбек поверил слухам и послал в 1910 году экспедицию в Либерию. Ее возглавил Г. Шомбургк, и весьма успешно: в том же году он нашел следы бегемота-карлика, а на будущий год поймал шестерых мве-мве (так называли этих бегемотов туземцы, другое название — нигбве).

«Меньшой» показал себя существом покладистым^. Одному пойманному в ловчую яму нигбве Шомбургк протянул наколотый на палку корень кассавы. Он ожидал ярости зверя, лишенного свободы. «Но произошло чудо: словно обычная домашняя корова, гиппопотам спокойно обнюхал угощение и стал уплетать его».

Нигбве по многим приметам напоминает свинью. Длина 170 сантиметров, рост 75, вес 180 килограммов. На нижней челюсти лишь пара резцов. Самки нигбве детей своих кормят, как наша домашняя хавронья, лежа на боку. И наклонностями нигбве напоминает свиней: любит рыть коренья и клубни, бродить по ночам (обычно в одиночку). Днем отсыпается в чаще кустов на суше или в норах, которые роет сам. В общем, вполне милый зверь. Живет в густых лесах Либерии и Сьерра-Леоне.

У больших гиппопотамов нижних резцов две пары. И клыки — какие клыки! До 75 сантиметров! А в ненормальных случаях они достигают (так как растут всю жизнь!) метра восьмидесяти сантиметров — величина несколько даже странная. Он в толстой коже, как в броне, и этот жуткий «кровавый пот», выступающий на ней, — когда гиппопотаму жарко...

Почему животноводы не заинтересовались таким зверем? Не могли они усмотреть за столь «неблагообразной» внешностью характер «благонадежный». К тому же и случаи из жизни бегемотов, которые удавалось наблюдать людям, вели к весьма категоричным мнениям.

«Однажды на берегу озера я увидел, как встретились гиппопотам с носорогом. Оба были зрелыми самцами. Столкнувшись, они убили друг друга. Гиппопотам, по всей видимости, вышел на берег, чтобы попастись в роскошной траве. Здесь он повстречал носорога, спустившегося попить. Ни один из них не пожелал другому уступить дорогу. Произошло ужасное сражение. Спина носорога была порвана огромными челюстями гиппопотама. Гиппопотам же был в нескольких местах сильно пропорот рогом носорога. Оба зверя лежали в нескольких футах друг от друга, погибнув в результате совершенно бессмысленной дуэли. Несомненно, здесь был затронут вопрос чести» (Джон Хантер, охотник).

Или вот. Два безрассудных льва решили полакомиться нежным гиппопотамчиком. Его мать, рассвирепев, утопила одного из хищников в вязком иле.

«Грузовик угодил прямо на спину бегемоту. Перепуганный водитель прибавил газу, но не мог сдвинуть машину с места, потому что животное весом тридцать центнеров подняло задний мост грузовика и его колеса не касались земли» (Бернгард Гржимек).

Но грузовику, так сказать, легче. Велосипедист, налетевший во тьме на гиппопотама, был перекушен почти надвое.

В свете этаких фактов (а читатель, конечно, понимает, что они в своем роде не единственные) вопрос о том, как гиппопотаму стать домашним, может показаться нелепым и наивным. Однако не торопитесь с выводом.

Первые животноводы мира, имея возможность богатейшего выбора, ведь не остановились же перед тем, что у вепря секущие (и весьма опасные!) клыки, у буйвола рога, у собаки зубы, у слона хобот, бивни и ноги, которыми можно шутя совершить любое убийство! V

Теперь животный мир оскудел. Гиппопотам часто живет в вольных только с виду условиях. Люди давно уже владеют местами его обитания. Добродушные, вполне домашние голоса бегемотов раздаются поблизости от прекрасных асфальтированных дорог, туристских пансионов, гостиниц. С открытых веранд, завтракая или пируя, можно наблюдать за тем, как живут эти звери. Они держатся на мелководье охраняемых для них водоемов. Лежат или прогуливаются по дну, а спины и головы — снаружи, как бы для удовлетворения любопытства туристов. «Нежная» кожа покрыта слизистым веществом красноватого цвета, что предохраняет от буйного воздействия воздуха, солнца и воды. И вовсе этот пот не кровавый, как думали раньше, а просто красный.

Гиппопотамы домоседы. Целый день нежатся в воде, часто ныряют — 5 минут не дышат под водой. Плавают прекрасно. Даже по морю: пролив в двадцать миль между Занзибаром и Африкой они переплывали не раз.

Лишь ночью решаются отдалиться от берега. Размяться надо, да и рацион больше чем вполовину состоит из трав, растущих на твердой земле. Для ночных прогулок у каждой семьи свои, строго определенные маршруты — небольшие (но иногда и 20—30 километров), которые, если нанести их на карту, напомнят абрис кое-как нарисованной груши: острый конец в воде, а расширяющийся овал или окружность — в прибрежных зарослях. Тропы служат годами и в результате превращаются в борозды и рвы (глубиной до полутора метров!). И вот замечательное достоинство гиппопотамов: эти тропы — единственный ущерб, который они наносят поверхности земли. Там, где пасутся, земля не превращается в пыльную полупустыню, как это бывает от воздействия копыт домашнего скота.

Некоторых бегемотов временами одолевает странное желание путешествовать по суше: не десятки, а сотни километров проходят они. Один (Хуберт) прошел 1600 верст!

«Он был в пути два с половиной года, проходя без особых затруднений в среднем полтора километра в день. Из-за того, что появление Хуберта несколько раз случайно совпадало с дождем, местное население стало его считать «богом дождя». Поэтому во многих районах ему устраивали самый торжествен-• ный прием, потчуя сахарным тростником и овощами. Газеты и радио беспрерывно сообщали о месте его нахождения и где его можно ожидать в ближайшее время. Как-то в большом городе Дурбане ему приготовили пышный прием. Он наелся там дорогих экзотических цветов, затем побродил по Вест-стрит, милостиво принял угощение от хозяев овощных лавок, а кое-где угостился и сам. Затем он обнаружил открытый городской бассейн для питьевой воды, в котором и решил выкупаться.

Спустя некоторое время он отправился в Ист-Лондон, расположенный на триста пятьдесят километров южнее Дурбана. Он прошел уже триста двенадцать километров, когда был прямо посреди дороги застрелен фермером-буром» (Берн-гард Гржимек).

Наверное, европейскому крестьянину, умаявшемуся в заботах о пропитании коровы, покажется невыполнимой задача прокормить огромного гиппопотама.

Но, как ни странно, аппетит гигантов сильно уступает аппетиту Гаргантюа. Лишь 40 килограммов корма в день нужны для того, чтобы поддержать жизнь и нормальное развитие туши. И какого корма? Гиппопотам удовлетворяется самой жесткой растительностью.

Такой у зверя желудок. Три больших и одиннадцать малых его отделов, как цехи химического комбината, извлекают из грубого сырья соки жизни. Кишечник у бегемота длинней, чем у слона. Таинственные процессы! Подобно заводской трубе, выбрасывающей в воздух ненужные газы, работает пасть зверя. Знаменитое зевание гиппопотама, умиляющее посетителей зоопарков, — это выход газообразных «отходов производства». Они не зловонны и поэтому не отпугивают людей, которые норовят положить на огромный язык что-нибудь вкусненькое. В Познани в зоопарке однажды положили даже гранату (к счастью, она не взорвалась), и бегемот Бонго ее проглотил. Правда, переварить гранату ему не удалось, но и вреда особого она не причинила.

Другое весьма удивительное приспособление, по-своему завершающее пищеварительный процесс, — это хвост. Его сравнивают с пропеллером: он с уплощением, как упомянутая деталь самолета, и приспособлен для быстрого вращения. Но если кабан вертит своим хвостиком в минуты чрезвычайного увлечения едой, то гиппопотам делает это, когда выбрасывает экскременты. Он «пропеллером» измельчает их и рассеивает по сторонам. Они, как и газы, выходящие через пасть, не зловонны, но отличное удобрение для прибрежной растительности, а в воде содействуют развитию планктона — незаменимого корма рыб.

Как бы сознавая неотразимую эффективность этого действия, гиппопотамы пользуются им и в самых торжественных случаях своей жизни. Встретив на пути прелестную незнакомку, самец приветствует ее веселым и лихим разбрызгиванием. И незнакомка не обижается и, если рада видеть, приветствует его так же. Когда два соперника оказываются друг против друга, то этот же самый «жест» может стать выражением устрашения, вызовом на бой.

Гиппопотамы, однако, дерутся не часто. Обычно самка, когда приходит ее пора, покидает стадо своих подружек и детенышей и направляется к группе самцов, собравшихся по-приятельски вместе где-нибудь в отдалении, и сама выбирает себе «суженого». Но не всегда это мирно кончается. Бывают и драки. Два громадных рыла-ковша, вооруженные гигантскими клыками, с треском сшибаются (бывает, и клыки не выдерживают). Конечно, слабый удерет и скроется где придется, но равные бойцы скоро не разойдутся...

В мир бегемот появляется странным и необыкновенным образом. После семи-восьмимесячной беременности самка рожает в воде. О появлении новорожденного вначале знают только рыбы, но недолго: словно катапультированный пилот, вылетает он на поверхность. Мать ловко подхватывает его на голову, чтобы не захлебнулся, и — вот она, жизнь!

Вода — любимая родина. Малыш даже сосать умудряется в воде. Здесь же и единственный, в сущности, враг — крокодил. Взрослым он не страшен, но пока мал — смотри в оба. Утащит, а там — не в гостях у хорошего знакомого. Гиппопотамы ненавидят крокодилов. Случается, бросаются на рыбацкие лодки, сгоряча приняв их за своих исконных неприятелей. Однако, перевернув лодку и увидев, что из нее выпали лишь люди, гиппопотам отплывает пристыженный. Он, когда в воде, осознает свою силу и не злоупотребляет ею.

На суше — другое дело. Но, сколько люди ни наблюдали, все непорядки, которые ему случается там учинить, происходят не из-за какой-то особой агрессивности зверя. Как правило, они результат того, что он чем-то, часто неопасным, напуган. Наткнулся на него неожиданный велосипедист — кляцнул с испугу пастью. Самке показалось, что хотят обидеть ее детеныша, результат — неприятность. Но это все случайности.

Гиппопотамов в Африке осталось мало. Но, кажется, об их судьбе наконец-то заботятся. Кто знает, может быть, у них большое будущее?

Корабли на корале

В 1856 году экспедиция лейтенанта Портера (он командовал кораблем) и майора Вэйна (на его попечении были верблюды) купила у турецкого правительства три десятка дромадеров (одногорбых верблюдов). Через год американцы приобрели еще четыре десятка. Верблюды предназначались для военных надобностей, и оные через пять лет появились, когда Соединенные Штаты стали «разъединенными». Равным образом поработав на северян и южан, после окончания гражданской войны некоторые животные продолжили службу в цирках и зоопарках, а некоторые разбежались.

Где родина диких одногорбых верблюдов, не известно. Одни ученые считают, что диких дромадеров никогда не было: это особая порода двугорбых верблюдов. Мнение других знатоков — родина диких дромадеров Аравия, но они там давно уже все истреблены.

И произошло то, от чего упомянутая экспедиция на корабле «Сэплай» стала событием в истории животного мира: дромадеры, разбежавшись, одичали. Ведь вернулись они на пепелище отцов. Когда-то водились в Америке древние верблюды — камелопсы. Возможно, еще тысячу лет назад они бегали по Калифорнии. У Сьерра-Невады раскопали «свежую» стоянку какого-то охотничьего племени и среди давно потухших углей нашли обглоданные черепа камелопсов — вероятно, последних. Говорят, даже теперь кое-где по пустыне в Аризоне бродят одичавшие дромадеры (потомки тех, что привез лейтенант Портер из Турции).

Кому не приходилось, проснувшись утром, высунуть нос из спального мешка, стеганного на верблюжьей шерсти, и убедиться воочию, что весь ты полузанесен выпавшим за ночь снегом, тот вряд ли способен по-настоящему удивиться потрясающим свойствам волос, которыми природа покрыла и дромадеров, и бактрианов (двугорбых азиатских верблюдов), и лам — их американских родичей. Представьте, снаружи вас терзает колючая поземка, а вы спите спокойно, как в городской квартире: сухо, тепло, нигде не дует, и воздух свежий.

На ощупь шерсть верблюда обыкновение — шерсть как шерсть. Но при внимательном рассмотрении можно заметить, что не совсем она обычная: вокруг длинного волоска толпятся волоски поменьше, и они не подпушь, какая вырастает для тепла у большинства зверей, они деталь совершенно необыкновенной конструкции, к сожалению, еще не исследованной учеными.

Так что примите как очередную тайну природы тот факт, что спина верблюда, которого сильно припекло в полдень, нагрета снаружи на восемьдесят градусов, а под шерстью — на сорок. Верблюд, так сказать, одет в тайну с ног до головы.

Впрочем, и внутри у него тайн порядочно. Лишь немногие из них разгаданы, да и то недавно. Скажем, знаменитая верблюжья «засухоустойчивость». Почти тысячу километров пройдет по жаркой пустыне — и ни капли в рот! Отчего?

Ряд причин уже выяснен. Вот они:

1. Пить умеет. Уж если дорвался до воды, то столитровую бочку осушит. А один верблюд на глазах у заинтересованных наблюдателей выпил два раза (через малый срок) по 92 литра да плюс еще два литра.

2. Почти не потеет. В этом ему помогают превосходная шерсть и умение «держать язык за зубами», то есть зря рта не раскрывать, чтобы влага не испарялась. Даже в самую жару он дышит лишь шестнадцать раз в минуту, а когда попрохладней, то хватает ему и восьми раз. Это ведь в сравнении, например, с дыханием запарившегося пса — самая малость, пес тогда по 300—400 раз дышит в минуту.

3. Легко переносит колебания собственной температуры. Ночью у него 34 градуса, днем — 40. И ничего, не лихорадит его с такой «гриппозной» температурой, а идет себе вперед, даже не потеет, экономя 5 литров воды, которые потребовалось бы испарить для охлаждения тела на шесть градусов.

4. Имеет горб (или два). Это сооружение не представляет собой запасной цистерны с водой в прямом смысле этого слова (как некоторые городские жители считают). Но в переносном смысле — да. В горбу — жир, «перегорающий» в пути и превращающийся в воду: из 100 граммов жира—107 граммов воды.

5. И последнее, очень важное свойство: верблюд, если уж он воду теряет, то не слишком о том печалится, — может до 30 процентов своего веса израсходовать на жизненные процессы, потребляющие воду, и все же кровь его не загустеет и он не умрет, как это случится в такой ситуации с любым зверем и с человеком.

Вольному — воля

Все, что говорилось выше, почерпнуто из «интервью» с одомашненными верблюдами, и если эта книга сейчас в руках у охотника, то, конечно, душа его, не унесшись ни на минуту в безлюдные просторы дикой природы, не насытилась. Что поделаешь, вольных верблюдов на земле мало. Очень мало. Лишь двугорбые кое-где в Монголии. Дикие дромадеры давно все вымерли (если вообще существовали, так как некоторые исследователи полагают, что одногорбых, как особую породу, люди вывели от двугорбых верблюдов).

Охотник — человек, как известно, с воображением, может составить компанию такому же, как и он, труженику «дикого поля», покинувшему родной аймак (лет пятьдесят или сто назад).

Сухая, холмистая, выжженная солнцем земля Гоби. Цепочка дзеренов, живым пунктиром опоясавшая далекий холм, не интересует одинокого наездника. Хаб-тагай — желанная, почти недоступная добыча. Крутые склоны, узкие ущелья — места, кажется, пригодные лишь для цепких копыт архара, но хабтагаи обитают часто именно в таких угодьях. Пржевальский, первооткрыватель хабтагая для науки, в 1878 году восхищался «альпинистскими» способностями дикого двугорбого верблюда.

Стадо в десять (а бывало, и до пятнадцати) красновато-песчаных серомордых животных замечено вдруг охотником на фоне щебнистой осыпи. Хабтагаи, не в пример своему домашнему собрату, весьма изящны, легки. Горбы у них меньше и не вызывают мысли о чудачестве природы, использовавшей для отливки одного из своих созданий испорченную матрицу.

И открывается состязание! С одной стороны в нем участвует терпеливый, сообразительный и выносливый охотник на выросшем вблизи от юрты верблюде, а с другой — естественное вольнолюбие, подкрепленное быстротой ног, отличным слухом, зрением и обонянием: хабтагаи даже воду чует за несколько километров. В беспримерном марафоне силы равны, а судья — солнце, для поддержания жестоких правил иссушившее влагу и все эти ковыли, полынь, горный лук, саксаул, караган — «горькую» и все же необходимую пищу верблюдов.

Они почти всегда на виду друг у друга. Если преследуемым удается оторваться от преследователя, то охотник, спешившись, разыскивает на твердой почве следы — почти гладкие отпечатки (из-за мозольной подушки на пальцах зверя, за что и называют верблюдов мозоленогими). Следы, оставленные хабтагаем, отличны от следов домашнего бактриана, они более узкие, как бы устремленные.

Охотник оттесняет косяк от водопоев. Утром и вечером — в часы привычной кормежки — усиливает свой натиск. В полдень и ночью, когда верблюды обычно лежат, заставляет их подняться. Силы у вольных верблюдов иссякают.

Заалайские хабтагаи летом держатся в высокогорьях, на альпийских сочных лугах, но преследователь гонит их оттуда в южные пустыни (их зимние «квартиры»), где растительность уже высохла, где ни капли воды. День за днем. Тысячекилометровый марафон. Каким одержимым надо быть, чтобы решиться на лишения, которые неизбежны! Вот последний глоток воды остался... Но сдались и хабтагаи.

Верна старая пословица кочевников: «Лег верблюд, так приехали». Верблюд ляжет лишь тогда, когда встать не может.

Выстрелы — один из ответов на вопрос: «Почему диких верблюдов на Земле мало?» Однако выстрелы в этом случае, пожалуй, не единственное зло.

Верблюды выносливы. Почему же именно они, а не звери понежней, столь малочисленны?

Лама, единственное вьючное животное приручённое в Америке. Ещё до завоевания испанцами перу триста тысяч домашних лам переноили вьюки на серебряных рудниках этой страны.

Они могут долго жить без воды. Их корм — такая растительная дрянь, которую никто из травоядных есть не хочет. У них, таким образом, мало конкурентов. И опять: почему же тогда их самих мало?

Они умеют переносить страшную жару и страшный холод. Да, и холод. В дореволюционное время на приисках Якутии, там, где стынут теперь моторы МАЗов, бактрианы по замерзшим рекам таскали для людей грузы. Почему же?..

Для начала надо, конечно, исследовать, не таится ли причина малочисленности диких верблюдов в самой системе их размножения. Возможно. Верблюды полигамы, а у полигамов, как известно, процент яловости самок всегда повышенный. Между самцами бывают жестокие драки — это, понятно, тоже влияет на численность (на Востоке специально выводят «бойцовых» верблюдов и заставляют их драться с таким же ожесточением, как бойцовых петухов!). Самки редко приносят двойни. И ко всему, время развития плода у бактриана 411 дней! У дромадера 388. А при таком сроке от силы раз в два года самка принесет по верблюжонку. Так что прирост весьма замедленный.

И еще: выносливейший из выносливейших, оказывается, очень боится сырости, чуть что — и плеврит, а то и туберкулез с трагическим концом.

По Панамскому перешейку потомки некоторых древних предков верблюдов Северной Америки прошли в Южную Америку, и здесь от них произошли четыре разновидности безгор-бых «верблюдов», а точнее, четыре вида из семейства мозоле-ногих: ламы, гуанако, альпаки и викуньи.

До недавнего времени думали, что лама — прирученный людьми потомок гуанако, а альпака — потомок викуньи. Однако теперь многие зоологи склоняются к тому, что и лама и альпака, ныне известные только как домашние животные, имели когда-то своих диких предков, давно истребленных, но не гуанако, не викуний, поскольку некоторые очень специфические черты поведения у них разные (например, манера ухаживания самцов — весьма консервативный, мало изменчивый признак).

Гуанако крупнее всех других мозоленогих Нового Света. И в высоких Андах и в равнинных прериях (но не в лесах) пасутся их небольшие стада: несколько самок с детенышами и один взрослый самец. Молодые самцы, которых старый не подпускает к своему стаду (плюет, кусает очень сильно), объединяются в более многочисленные стада.

Викуньи также (самые мелкие из четырех безгорбых «верблюдов») живут разделенными стадами: старые самцы с десятком самок, молодые самцы — своей компанией. У каждого стада — охраняемая вожаком территория. Когда на нее вторгается чужой самец, хозяин скачет навстречу и плюет в него полупереваренной травой. Тот плюет в ответ, но обычно старается не попасть в противника, если видит, что враг его силен. Иначе дело дойдет до зубов — плевки лишь предупреждения, а зубы острые!

Викуньи пасутся высоко в горах, у границ снега, в Андах Перу, Боливии, Чили и Аргентины. Шерсть у викуньи по тонине и легкости превосходит шерсть любого другого копытного, которого люди когда-либо стригли. Впрочем, самих викуний стригли редко: домашними они никогда не были. Однако индейцы в Андах умудряются, заманив стадо в загон, остричь одну дикую «овцу» за другой. Потом, стриженых, выпускают на волю.

У альпака шерсть качеством почти так же хороша, но несравненно более густая и длинная. Весьма шерстистой шкурой альпаки похожи на баранов-мериносов. Ради шерсти (и мяса) альлак и разводят сейчас в Южной Америке. Только в Перу их два миллиона!

Лам разводили (еще инки) и разводят (горные индейцы) из-за многих их незаменимых в примитивном хозяйстве ценных свойств.

«Они ткут одеяла и плетут веревки из их шерсти, шьют сандалии из кожи, мясо идет в пищу, жир — на свечи, а помет — на топливо» (Десмонд Моррис).

И еще: возят вьюки на спинах сильных лам — трехлетних самцов. Больше пятидесяти килограммов лама нести решительно отказывается. Никакими силами заставить ее нельзя! Ляжет и не идет. А понукать будут — плюется, лягается, кусается. Лучше сбросить с ее спины несколько лишних килограммов — меньше хлопот. По двадцать-тридцать километров в день проходят вереницы вьючных лам по крутым горным тропам, где другого транспорта пока нет.

Олени

Семейство оленей — драгоценное ожерелье, которое носит природа Земли. Каждый олень, и малютка пуду (он величиной с зайца), и лось-гигант из Анадыря, каждый красив. Любое движение оленя, любая его линия кажется нам вершиной гармонии. Даже названия оленей, как правило, благозвучны. Вы только послушайте: «марал»! В нем слышатся перекаты горного эха Алтая и Саян, где обитает этот вид. Его американское название — «вапити» — слово, исполненное чуткости. «Изюбрь»! Сколько уважительной нежности! «Кабарга» — и ваше ухо воспринимает стук маленьких копыт в головокружительной высоте сибирский гор. Синонимы «лось» и «муз» вызовут у вас представление о могучести, и оно не исчезнет, если вы прибавите к ним эвенкское «MOOT», означающее в переводе «древоед». Слово «косуля» элегантно-скользящее, а в имени северного оленя — «карибу» — тихий вскрик восторга. К эпитету «благородный» комментарии, согласитесь, не требуются.

«Лани», «замбары», «мунтжаки», «мазамы», «гуэмалы»... 36—40 ныне живущих видов, разделяющихся на множество рас, часто несут еще и географические имена, тоже весьма звонкие, но главным образом ценные тем, что указывают на ареалы их обладателей. «Бухарский олень» — каждому ясно, где его искать. «Новоземельский», «гренландский», «лабрадорский», «баргузинский», «ньюфаундлендский», «охотский», «шпицбергенский», «сибирский тундряной», «сибирский лесной» — такой букет без лишних слов способен рассказать о расселении северного оленя.

Это об именах, а ведь бывают еще и отчества, причем вполне человеческие. Например, «карибу Пири» («папаша» — американский полярный исследователь, в 1909 году на собаках достигший Северного полюса). Или: «олень Пржевальского», называемый еще «беломордым тибетским оленем». Его точное и подробное описание занесено в научные анналы при содействии казака Калмынина, добывшего для Пржевальского в 1876 году старого самца.

По разным соображениям я опускаю здесь. все великолепие латыни в применении к оленям, хотя и не могу о нем не упомянуть. Вместо него великолепие другого рода, так сказать, истинное, вещное — полезность, которую дарит олень человеку.

Больше лося нет в мире оленя: рост самых крупных лосей — 190 сантиметров, а вес 825 килограммов.

Снимите шапку перед этим зверем! Она... пыжиковая и выделывается из шкуры северных оленят — неблюев и пыжиков. Малицы, дохи, рукавицы, одеяла, ковры и даже стены жилищ — все это от оленя. В век синтетики, конечно, снизилось значение таких товаров, но раньше без них просто не могли обойтись. Знаменитые лосины, в которые рядились некоторые полки русской армии со времен Петра I, — штаны и камзолы из лосиной замши. Для ее изготовления приходилось снимать шубы с десятков тысяч лосей, что едва не привело к их полному уничтожению. К концу всех царствований лишь один гвардейский полк, отдавая дань традициям, носил лосины, да и то не в расхожей, а в парадной форме.

Впрочем, замша — паритет для всех видов оленей. И благородный, и косуля, и северный, если только можно так выразиться, имеют на себе некий ее потенциальный запас. Правда, шкура северного оленя бывает иногда сильно попорчена личинками оводов, продукция кабарги не отличается прочностью, да и летняя лосина из-за свищей довольно неважная.

Мех оленей не обладает той стойкостью, какой хотелось бы. Доха из косули служит не больше пяти лет, а из других — и того меньше.

Лишь камус — мех, снятый с ног лося и северного оленя, — выдерживает высокие требования людей. Звери с его помощью борются с настом и глубоким снегом, а человек шьет из него обувь, рукавицы, им же подбивает лыжи.

Но какими бы теневыми качествами ни «страдал» олень (а таковые у него имеются и кроме перечисленных), его положительная роль в этом мире настолько значительна, что, право, я не погрешу против истины, если присвою ему почетное имя «благодетель человечества».