Логика и смысл в экономической психологии

Еще до провозглашения имен лауреатов 2002 г. премии Банка Швеции памяти Альфреда Нобеля за вклад в экономические науки (Д. Канемана и В. Смита) экономическая психология заметно упрочила свои позиции и стала вполне респектабельной наукой.

Сотни научных публикаций появляются в таких известных международных изданиях, как «American Psychologist», «Journal of Economic Psychology», «The American Economic Review» и др. (более подробный обзор можно найти в предлагаемой статье Д. Канемана). Привлек внимание специалистов и ряд публикаций на русском языке, в особенности следует выделить коллективный труд «Проблемы экономической психологии» [10], а также переведенный с английского сборник «Принятие решений в неопределенности: правила и предубеждения», в котором приведены работы Д. Канемана, А. Словика, А. Тверски [4]1. Российские эксперты относят эти исследования, в основном, к области экономической психологии. Зарубежные коллеги классифицируют работы Канемана, Тверски, Талера и др. как относящиеся к области изучения отклонений реальных результатов наблюдений человеческого поведения от предсказаний теории экономического поведения

(biases literature [17]).

Причем поведенческие теории в экономике и психологические

теории поведения, такие, как, например, теория перспектив, нейропсихологические исследования, относятся к разным научным областям.

Такого рода области Г. Саймон, которого Д. Канеман считает своим предшественником и отдает ему дань уважения в своей статье, сравнивает с географическим пространством: «Возможно, некоторые из намеченных интеллектуальных вершин и были покорены просто потому, что они оказались на пути исследователей – те были восхищены красотой встреченных скалистых гор и не могли не принять вызова» [12]. Название статьи Д. Канемана – «Карты ограниченной рациональности: вклад психологии в теорию экономического

поведения» – апеллирует к этому образу. Однако Д. Канеман использует

его уже не только как метафору. Он предлагает свою версию карты пространства ограниченной рациональности, характеристики которого заданы психологическими особенностями принятия решений с учетом риска потерь и возможных сожалений по поводу неправильных решений. В своем эссе автор описывает пространство воспринимаемости, используя в оригинале

понятия accessibility dimension, dimensionality of decisions and judgments и т.д. Однако это понятие, которое можно было бы перевести с английского как «пространство воспринимаемости», «размерность», на самом деле трактуется как масштаб, так как, по сути, Д. Канеман в своем изложении обозначает лишь одно измерение: «С одного конца вектора, задающего направление в этом пространстве, мы обнаруживаем операции, имеющие

свойства восприятия и интуитивной Системы 1: они осуществляются быстро, автоматически и без усилий. С другого конца расположены медленные, последовательные, интеллектоемкие операции, которые люди осуществляют по своему разумению. Воспринимаемость– это континуум, а не дихотомия, и некоторые интеллектоемкие операции требуют больше усилий, чем другие».

Заметим, что в другой версии перевода термин accessibility трактуется как «доступность» (см., например [7, т. 5, кн. 2, с. 631]). Однако в случае использования этой версии речь может идти лишь о физических характеристиках объекта, а Д. Канеман исследует психические способности субъекта, воспринимающего прототипы и атрибуты объекта.

Именно эти способности, по мысли нобелевского лауреата, и определяют масштаб «пространства воспринимаемости».

Данное концептуальное представление, по мысли автора, призвано способствовать формализации двухсистемного подхода, а также поискам ответов на вопросы, сформулированные в «Заключительных замечаниях», ответы на которые «часто указывают на суждения по поводу способа действий, свойственного большинству людей». Но можно заметить, что в пространстве «решений и суждений» Д. Канеман рассматривает когнитивный

его аспект, не затрагивая онтологического. В его примерах не анализируется

специфика ситуаций. Однако именно этот – онтологический – аспект особенно важен для определения условий экономического анализа. Ведь помимо того, что классическая теория предполагает принятие аксиом рационального выбора (невыполнение которых в большинстве реальных случаев доказывают в своих экспериментах Д. Канеман и его коллеги), она ограничивает рассмотрение условиями ситуации рыночного соглашения, определенным типом благ, участвующих в рыночных обменах.

Тем не менее, развиваясь, экономическая теория включает в рассмотрение все новые предпосылки. Институциональный экономист, мог бы, например, заметить, что в опытах Елены Лангер место в очереди к копировальному аппарату в случае использования «извинительных аргументов» обменивается на проявление эмпатии – внимания к положению и чувствам человека, к которому обращена просьба. Безусловно, нобелевский лауреат премии за достижения в области экономики не может не принимать во внимание эти и другие аналогичные соображения. Очевидно, помимо того, что он не удовлетворен предпосылками анализа Бернулли, Д. Канеман также пытается преодолеть ограничения условий экономического анализа, сформулированных полтора столетия назад У. Джевонсом3.

Заметим, что противоречия положений классической экономической теории наглядно видны, если мы попробуем несколько развернуть «пространство» человеческих «решений и суждений». С этой целью в дополнение к тезису, сформулированному в статье Д. Канемана, о том, что «воспринимаемость – это континуум, а не дихотомия», используем вполне очевидное предположение о том, что получение и потребление того или иного блага требует определенного времени (или – энергетических затрат, усилий). Если направление в обозначенном Д. Канеманом континууме задано вектором интеллектуальных

усилий, то в качестве второго координатного выберем вектор системного времени (феноменологический). В качестве начального объекта, с которого начинается конструирование пространства «решений и суждений», примем упрощенное представление об известной иерархии потребностей А. Маслоу. Проецируя его на множество экономических благ, получим «пирамиду» благ, удовлетворяющих потребности соответствующих уровней. В данном изложении опускается часть рассуждений, касающихся предпосылки дискретности

благ, обусловливающих пороговые поведенческие эффекты. Протяженность названного объекта в когнитивном измерении задана масштабом вектора воспринимаемости Д. Канемана. С одного его конца, как условия, при которых происходит принятие решения (о потреблении блага), укажем небольшие затраты умственной энергии, недостаток времени, внутреннее беспокойство и т.п. (рис. 1). С другого конца – полная и совершенная информация, внутренне спокойствие, значительные затраты умственной энергии и т.п. Онтологическое измерение пространства «решений и суждений» масштабируется затратами энергоинформации (энергии – системного времени). В этом положении идеи

поведенческой экономической теории перекликаются с идеей Л. Выготского, утверждавшего,что «современная динамическая психология стремится изучить энергетическую основу различных форм поведения» [3, с. 364].

Далее, в качестве факторов, влияющих

на принятие решения, можно указать (двигаясь по направлению увеличения интеллектуальных усилий): инстинкты, доминанты, привычки, нормы и правила поведения, логика рационального выбора. Следует отметить, что не все экономисты испытывают потрясение от «роли контекстных ключей» и отсутствия «денежных стимулов в списке основных факторов, влияющих на качество решений и суждений». Институционалисты, а также специалисты в области экспериментальной и поведенческой экономики, экономики

труда и др. признают, что среда «имеет значение». В этом признании, очевидно, есть немалая заслуга Д. Канемана, А. Тверски и их коллег. Схема, изображенная на рис. 1, иллюстрирует противоречие классической экономической

теории, вытекающее из постулата У. Джевонса о том, что экономический человек

оперирует лишь благами, ценность которых имеет четкое денежное выражение.

Ведь в этом случае оптимизирующий отношение затраты/выгоды человек должен прикладывать значительный объем интеллектуальных усилий для получения полной и совершенной информации, а это он делает обычно лишь тогда, когда стремится к получению благ высших уровней. «Рациональность становится ограниченной, когда ей не хватает всезнания», – написал Н. Фосс, комментируя книгу Г. Саймона «Административное поведение» [17, р. 256]. То есть решения рационального человека в теоретической модели (расположенные на верхних уровнях когнитивной шкалы) не совпадают в пространстве

позитивной модели с наблюдениями о реальном поведении людей. Собственно,

опыты Канемана, Словика, Тверски и др. еще раз доказали, что из того факта, что «описание мира требует языка» экономической теории, совсем не следует, что «мир устроен » экономически.

Множество направлений современной экономической теории пытаются преодолеть названное противоречие. Так, продолжая традиции веберовской «понимающей социологии », экономическая социология разделяет поведение на «идеальные типы» (см. рис. 1). Институциональная теория соглашений полагает, что целерациональное поведение можно в рамках определенного соглашения (рыночного, индустриального, творческой деятельности или иного), при выборе между объектами этого же самого соглашения. Но, если принадлежность объекта к тому или иному соглашению не определена, человек

руководствуется иной, не формальной логикой, а логикой причастности. Осуществляется «выбор симпатией». Исследователи, работающие в области поведенческой экономики (behavioral economics), разрабатывают регрессионные модели, стараясь включить в параметры регрессии различные психологические факторы. Д. Канеман, однако, подразумевает иную модель агента, имеющую «другую композицию, которую, возможно, сложнее передать на языке экономической теории». Причем в обсуждаемой статье, которую он сам рекомендовал для публикации, Д. Канеман сильнее, чем в своей нобелевской лекции, подчеркивает то, что предлагаемая им модель в

корне отличается от моделей поведенческой экономики, в которой к рациональной модели добавляются «когнитивные ограничения для учета специфических аномалий».

Однако подобные модели, например, в институциональной экономической теории

разрабатываются с целью поиска ответов на такие вопросы {в.: 1–4}:

В какой момент и при каких условиях убеждения отдельных индивидов становятся общественной ценностью?

На каком этапе процесса принятия решений осуществляется координация действий субъекта с требованиями соглашения (нормы)?

Каковы условия, при которых возможно с большой долей вероятности появление и укрепление неформального механизма такой координации?

Если такого механизма нет в обществе, можно ли спровоцировать его появление и развитие с помощью легальных средств?

Можно заметить, что данные вопросы не противоречат, а продолжают серию вопросов, названных в заключение статьи Д. Канемана. Ценности, нормы в этом случае можно, видимо, соотнести с прототипами. Если «поведение агентов определяется не тем, что они сумели посчитать, а тем, что они смогли увидеть в данный момент», то это вполне совпадает с одной из гипотез теории соглашений: каждому соглашению соответствует своя совокупность объектов деятельности; каждый объект принадлежит только одному соглашению [13]. Почему же такой подход не устраивает автора обсуждаемого эссе?

Он дает ответ в начале «Заключительных замечаний»: агент в моделях поведенческой экономики «вооружен единственной когнитивной системой», а их должно быть, как минимум, две. Но возникает проблема артикулирования интуитивного понимания когнитивных процессов. Это относится уже не столько к проблемам перевода, как, например, случай с выражением a bat and a ball в разных версиях перевода (bat – согласно словарю, может означать биту или ракетку для настольного тенниса, но бита, обычно, стоит дороже, чем

$1,05), сколько именно к проблемам артикулирования. Так, понятие «среднее» (average), упоминаемое в связи с прототипами, ассоциируется со средним арифметическим, средним геометрическим или тому подобными величинами, но оно же противопоставляется аддитивной функции атрибутов, т.е. само аддитивной величиной не является. Такие же вопросы возникают и по поводу определения направления в условном пространстве «решений и суждений». Очевидно, «вектор» не является лучшим переводом, так как на

его концах в модели Канемана располагаются Система 1 и Система 2. Физический аналог такому пространству подобрать сложно. Так, к примеру, мог бы чувствовать себя Магеллан, если бы он попытался объяснить современникам результаты своего «эксперимента », не имея представления о шаре. «Теорий не измышляю» – таков, по сути, смысл представленного позитивного изложения.

Теоретические обобщения, безусловно, делаются, но лишь после многолетних

наблюдений, под давлением очевидных фактов.

Обобщения, тем не менее, сделать необходимо. И их можно сделать по крайней мере в том, что касается взаимоотношений экономики и психологии.

Если рассматривать категорию истинности в трех ипостасях: как соответствие критериям подтверждаемости, непротиворечивости, эффективности, то можно заметить следующее. В области экономических феноменов Д. Канеман и А. Тверски разрушили бастионы непротиворечивости и навели, посредством теории перспектив, мостик эффективности в направлении психологии. Можно заметить, что «точка отсчета» располагается в пространстве «психологии взрослых», которые действуют в четко определенной области рациональных решений, из которой ранее экономисты старались не выходить. Однако

практика все настойчивее подталкивала исследователей к границам этой области, пока,

наконец, не стали явственно различимы те самые «фреймы рациональности»5, о которых идет речь в нобелевской лекции.

Возникает вполне ожидаемый вопрос: а что же скрывается за этими границамифреймами? Можно ответить, что за этими границами открывается множество миров, причем, один из них освоен достаточно основательно российскими психологами. Это – мир детства.

Развивая идеи Д.Б. Эльконина, в современной интерпретации теории соглашений можно утверждать, что система «субъект – общественный субъект»6 является, по существу, системой «субъект – объект институционального соглашения». Необходимость и смысловое содержание изучения поведенческих норм, точнее – артикуляция этого «скрытого» знания, так как передача поведенческих навыков имеет

место в любом случае, раскрывается в тезисах Г.П. Щедровицкого.«…В “простом” акте коммуникации нет и не может быть “смысла” как такового, то теперь, рассматривая этот акт в кооперативной связи с более “высокими” исследовательскими позициями, мы можем сказать, что “смысл” там появляется, но не как таковой, а в форме особого представления, в форме знания о смысле, которое выступает в качестве средства, организующего процессы понимания. Теперь участники акта коммуникации могут понимать не только ситуацию и текст, но также “смысл ситуации” и “смысл текста”, поскольку они знают об их существовании и знают, что “смысл” – это общая соотнесенность и связь всех относящихся к ситуации явлений. Позиции, объединяемые актом коммуникации, перестают быть “простыми” и непосредственными и превращаются в сложные, объединяющие в себе, по сути дела, ряд разных позиций» [14, с. 33].

Автор данного тезиса еще не имел представления об институциональной теории соглашений, да и социальная педагогика в то время еще только зарождалась. Но сегодня можно сказать, что «знания о смысле» сохранены в виде норм того или иного соглашения. Соглашение, по смыслу, в терминологии методологического кружка, является схемой, которая организует деятельность, а это, фактически, – воплощение принципа Выготского. Таким образом, в теории соглашений получены схемы координации субъектов

(взрослых индивидов), но представления о качестве знаний, умений, навыков, необходимых

для «вхождения» в то или иное соглашение, пока еще недостаточно четкие,

методики передачи этих знаний еще не разработаны. В концепции зон ближайшего

развития, в возрастной педагогике данные вопросы решены в большей степени. Но до

недавнего времени «мир взрослых» рассматривался как единый, с устоявшейся системой ценностей и ожиданий. Выясняется же, что в условиях постиндустриального общества,

в условиях переходной экономики, цельность этого мира теряется, и проблемы

идентификации и самоидентификации встают уже и для взрослых. Кроме того,

возникает вопрос, к жизни в каком из соглашений следует готовить подрастающее

поколение?