Почему знание имеет для нас такую ценность?

Если читать философские исследования о природе знания, о его целях и границах, то может возникнуть один резонный вопрос: зачем философы столько усилий прилагают для того, чтобы прояснить свойства знания, условия его истинности и обоснованности? Зачем столько споров вокруг теории истины, теории обоснования, весь этот весьма специфический и сложный словарь теории познания? Иногда даже кажется, что философы занимаются беспредметной болтовней, своеобразной игрой в бисер. Что можно на это ответить?

Исследование природы знания имеет не только теоретическое, но также (и даже преимущественным образом) практическое значение. Начну с примеров, близких нам, гражданам Украины. За последние два десятилетия мы наблюдаем падение роли науки и обесценивание знания в нашей культуре и повседневной жизни. Обесценивание знания приводит к негативным практическим последствиям и в масштабах общества, и в масштабах жизни отдельного индивида.

Почему большое количество людей становится жертвами пропаганды и манипуляций политтехнологов? Потому что у этих людей нет критериев различения знания и псевдознания. Почему многие люди становятся жертвами «тренеров»-пройдох, которые извлекают из своих слушателей деньги, часто предлагая квазиинтеллектуальные суррогаты вместо знания? Потому что эти слушатели не могут должным образом оценить то, что им предлагается на так называемых «развивающих» курсах. Если я не могу отличить специалиста от шарлатана, знание от пустой болтовни, я обречен постоянно становиться легкой жертвой различных манипуляций (начиная с медицины и образования и заканчивая политикой и религией).

Теперь рассмотрим несколько примеров, которые позволят нам лучше понять важность изучения природы знания. Эти примеры предложил британский эпистемолог Адам Мортон, а я в них только кое-что изменил и развил.

Пример 1. Представим себе такую ситуацию. Мария обращается к Петру с просьбой подсказать ей, будет ли послезавтра дождь в Кракове. Ей нужно съездить в Краков на несколько дней и она не знает, брать ли с собой зонтик. Мария считает Петра мудрым человеком, которому можно доверять больше, чем официальным прогнозам. Петр подбрасывает монетку: если выпадет орел, то будет дождь. Выпадает орел. Петр советует Марии взять с собой в Краков зонтик. Послезавтра в Кракове действительно пошел дождь. Мария еще больше убедилась в мудрости Петра. Но было ли это знанием?

Пример 2. Андрей – опытный детектив, он расследует убийство. Рядом с телом он находит портфель, в котором лежат водительские права на имя Петра Петренко. Андрей начинает собирать информацию о Петре Петренко и устанавливает, что Петр Петренко спешно уехал из города. Его задерживают и тут выясняется, что отпечатки его пальцев обнаружены на месте преступления. Краткое расследование показывает, что Петр Петренко враждебно относился к жертве преступления и в случае ее смерти должен был получить значительную сумму денег. Других подозреваемых у Андрея нет. Андрей приходит к выводу, что расследование убийства завершено, а убийца – Петр Петренко.

Однако в реальности Петр Петренко не убивал. Он сам стал жертвой коварного и изобретательного преступника. Этот преступник сфабриковал все улики, не оставляя собственных следов. То есть Андрей на самом деле не знает, что Петр Петренко не является убийцей. Андрей только считает, что знает, ведь его вывод, как он полагает, подтверждается фактами и доказательствами. Другими словами, его убеждение является обоснованным. Но поскольку это убеждение в действительности ошибочно, то убеждение Андрея не является знанием.

Этот пример можно расширить за счет разнообразного материала из детективного жанра (в литературе и кинематографе). Если взять цикл романов Агаты Кристи об Эркюле Пуаро, то в них мы найдем немало ситуаций, в которых настоящего преступника обнаружить очень трудно, потому что он умело заметает следы. Ведь в этих романах изображены преступники преимущественно из аристократического мира или британской богемы. Эти люди достаточно изобретательны, а некоторые из них бросают вызов гению Пуаро своим желанием его переиграть.

Так, например, в романе «Карты на стол» (Cards on the Table) богатый и загадочный мистер Шайтана, шантажист и коллекционер преступников, специально устраивает вечеринку, на которую приглашает трех детективов и автора детективных романов (Эркюля Пуаро, полковника Рейса, суперинтенданта Баттла и Ариадну Оливер), а также четырех людей, которые по разным причинам совершили убийства в прошлом (Энн Мередит, миссис Лорример, майора Деспарда и доктора Робертса). За ужином он делает явные намеки на эти убийства (потому что владеет достоверной информацией об их деталях и обстоятельствах), а потом, предложив гостям поиграть в бридж, садится у камина и принимает сильное снотворное. Спустя некоторое время его находят заколотым в сердце стилетом. Понятно, что убить мог кто-то из второй четверки игроков, ведь каждый имел мотив и возможность. Пуаро, расследуя это дело, принимает во внимание психологию каждого подозреваемого, а также ход игры в бридж (логика характеров и мотивов сплетается с логикой карточной игры). Один неверный шаг, и Пуаро мог бы попасть в ситуацию нашего детектива Андрея.

В другом романе, «Лощина» (The Hollow), в одном из аристократических имений жена доктора Джона Кристоу Герда убивает своего мужа. Герду застают возле смертельно раненого мужчины, в слезах и с револьвером в руках. Кажется, очевидно, кто убийца (тем более, что Герда не умеет скрывать своих чувств). Но родственники и друзья Джона и Герды (скульптор и подруга Джона Генриетта Савернэйк, сер Генри Энккейтл, леди Люси Энккейтл, Эдвард Энккейтл и др.) делают все возможное, чтобы запутать следы и ввести Пуаро в заблуждение. Здесь ситуация расследования несколько отличается от предыдущей. То, что кажется и очевидно, пытаются превратить в полнейшую загадку и неразрешимое дело.

Пример 3. Анна — ученый-биолог. Она занимается исследованиями, цель которых — изобретение лекарственного препарата («исцелин») против рака печени. Предположим, что она изобрела этот препарат, перед тем проведя эксперименты сначала над животными, а потом над людьми (для того, чтобы установить процент выздоровлений в случаях применения «исцелина»). Предположим далее, что выводы, которые делает Анна вполне корректны и опираются на солидный фактологический базис. Тогда Анна публикует статью в авторитетном научном журнале, в которой задокументированы результаты исследований. Эти результаты дают убедительные основания полагать, что «исцелин» имеет соответствующие лечебные качества и может быть запущен в массовое производство. Наконец, предположим, что без ведома Анны ее ассистентка Галя сфальсифицировала часть результатов экспериментов (например, заменяя больных животных на здоровых, которые внешне выглядели как больные, потому что у Гали есть свои личные причины это сделать). Узнай об этом Анна, она бы очень разозлилась и поняла, что результаты ее труда фактически дискредитированы. Но Анна об этом еще не знает. И хотя ее убеждения хорошо обоснованы, они не являются знанием.

Немало подобных примеров можно найти в реальной жизни. В фильме «Беглец» (1993) эта тема присутствует как главный мотив убийства жены хирурга Ричарда Кимбла (которого играет Харрисон Форд). В этом фильме совмещаются наши второй и третий примеры. (1) Настоящий убийца делает все возможное, чтобы подозрение в убийстве жены пало на ее мужа, доктора Кимбла. Все улики свидетельствуют против доктора, его арестовывают и выносят смертный приговор. Когда заключенных перевозят автобусом в тюрьму, ему удается сбежать. Доктор пытается найти настоящего убийцу жены и доказать собственную невиновность. (2) Мотивом убийства стало то, что доктор Кимбл, участвующий в исследовании эффективности лечебного препарата РДУ-90 («Провазик»), обнаружил опасный побочный эффект этого препарата (он быстро разрушал печень пациентов). Поэтому дельцы из могущественной корпорации «Дэвлин-Макгрегор» заказали убийство доктора Кимбла, но того в вечер убийства внезапно вызвали на операцию и поэтому была убита его жена. Одним из заказчиков убийства был коллега доктора Кимбла, доктор Николс, который подделал результаты тестирования «Провазика».

Ценность знания здесь проявляется сразу на двух уровнях: (1) исправление ошибочного приговора суда (хотя этот приговор имел под собой убедительные доказательства) и (2) выявление фальсификаций в тестировании медицинского препарата, который, в случае его массового производства, мог бы навредить многим людям.

Наконец, приведу реальный пример, когда статус знания как обоснованного убеждения имеет значение для всего человечества. Этот пример приводит Альберт Гор (вице-президент США с 1993 по 2001 гг. в администрации Билла Клинтона и лауреат Нобелевской премии мира за 2007 год), который уже давно занимается проблемами экологии и изменения климата. В своей книге «Атака на разум» он показывает, как мощные нефтяные, угольные и добывающие компании тратят большие деньги на финансирование целых исследовательских групп, специализирующихся на распространении в обществе фальшивой информации о глобальном потеплении. Они регулярно обнародуют ложные отчеты, создающие представление о якобы серьезных различиях в научных кругах относительно тех вопросов, по которым на самом деле давно достигнуто согласие среди ученых. Иными словами, большие финансы тратятся ради того, чтобы заявить, что глобальное потепление – миф. Понятное дело, что главная цель этих хорошо финансируемых исследовательских групп – поколебать надежность доказательств в пользу глобального потепления. Это весьма интересный пример того, как рациональными средствами дискредитируется позиция ученых. И здесь вопрос о природе знания приобретает особую актуальность и остроту: можно ли назвать знанием и наукой то, что продуцируют эти финансируемые группы экспертов? Точно так же можно ли назвать знанием деятельность политтехнологов?

Во всех этих примерах мы имеем дело с убеждениями, которые не проходят тест на знание. Однако эти убеждения не являются знанием по разным причинам. Важно не только исследовать вопрос о природе знания, его целях и границах, но также выявлять основания и мотивы фальсификации знания, создание и распространение псевдознания. Такие исследования имеют большое практическое значение, а иногда напрямую связаны с вопросами безопасности здоровья и жизни людей.

Что такое знание?

Мы уже выяснили, что знание имеет различную природу. Есть практическое знание («знание как», knowing how) – от навыков и умений, от различных проявлений практического мастерства – вплоть до моральной и справедливой жизни в сообществе. А есть теоретическое знание («знание чего», knowing that), когда мы спрашиваем, что такое игра в теннис в отличие от игры в бадминтон, что такое живопись в отличие от покраски стен или что такое справедливый поступок или справедливые законы в отличие от произвола и бесправия. «Знание как» и «знание чего» находятся в постоянном взаимодействии, но очевидным образом различаются между собой. Можно знать, что такое игра в теннис или написание пейзажа, но не знать, как это делается, не уметь играть или писать. Можно знать о правилах морали или принципах справедливости, но поступать аморально и несправедливо. «Знание чего» является пропозициональным, а «знание как» не-пропозициональным знанием.

Важно ввести еще одно различение типов знания. Что-то мы знаем на основании опыта. Например, вкус этого шоколада или аромат этого вина я получил из непосредственного опыта. Точно так же я на собственном опыте познал любовь или измену. Такое знание называют эмпирическим или апостериорным (от латинского оборота a posteriori – «от последующего»). Но часть наших знаний мы получаем не с помощью непосредственного опыта, а на основании чисто рациональных соображений, на основании только разума. Например, 1Х1=1. Такое знание называют неэмпирическим или априорным (от латинского оборота a priori – «от предшествующего»). Философы всегда дискутировали, какое из знаний, эмпирическое или априорное, является главным и основополагающим. Эти дискуссии продолжаются до сих пор. Также дискуссионным является вопрос, какое именно знание считать апостериорным, а какое априорным.

Вот несколько примеров разного понимания (высказывания о причинах и математическое высказывание):

1. «Все события, которые мы воспринимаем в нашем опыте, имеют причину».

А. Для Декарта это аналитическое суждение a priori (т. е. сугубо рациональное суждение, основанное на чистом разуме).

В. Для Юма это синтетическое суждение a posteriori (т. е. сугубо опытное суждение).

С. Для Канта это синтетическое суждение a priori (т. е. априорное суждение, имеющее отношение к опыту).

2. 7+5=12

А. Для Канта и Юма это аналитическое суждение a priori.

В. Для Канта это синтетическое суждение a priori.

В философии аналитическими суждениями называют суждения, истинность которых вытекает из самого значения употребляемых в этих суждениях понятий. То есть для установления истинности таких высказываний нам не нужен опыт. Нам достаточно лишь знать, что означают применяемые нами понятия. Например, возьмем суждение (і) «все холостяки являются неженатыми мужчинами». В этом высказывании понятие «неженатые мужчины» только раскрывает значение понятия «холостяки» (ведь положение холостяка – это положение неженатого мужчины). Тот, кто утверждает, что (іі) «некоторые холостяки женаты», тот впадает в противоречие. Если вместо «холостяка» подставить «неженатого мужчину», то можно построить суждение (ііі) «некоторые неженатые холостяки женаты». Тогда противоречие станет очевиднее. Однако современные философы также спорят о том, как определять и как корректно понимать аналитические суждения. Здесь между ними нет согласия.

Обратим внимание еще на один нюанс: соотношение между априорными и апостериорными суждениями. «Все холостяки являются неженатыми мужчинами» – это необходимо-истинное суждение. Оно ни при каких обстоятельствах не может быть ложным. Но о конкретных мужчинах, об Андрее, Петре и Иване, мы не можем сказать, что они являются неженатыми с необходимостью. Здесь речь идет о разных сферах реальности: об отношении между понятиями и терминами (идеальный уровень) и о фактических состояниях и отношениях (эмпирический уровень). Строгая необходимость может существовать лишь на идеальном уровне.

Под синтетическими суждениями обычно понимают опытные суждения. То есть для установления истинности таких суждений нам необходим опыт. Например, когда я говорю, что «этот шоколад сладкий», то для подтверждения лучше его попробовать. Ведь шоколад может быть и горьким. Точно так же «вороны черные» является не аналитическим, а синтетическим суждением.

Большинство философов считает, что все аналитические суждения являются априорными, а все синтетические суждения – опытными (апостериорными). Впрочем, нам известны философы (например, Кант), которые допускают существование априорных синтетических суждений. Есть, например, такие философы, как Уиллард Куайн (Willard Van Orman Quine), отрицающие наличие четких критериев различения между аналитическими и синтетическими суждениями.

Зачем философам такие изощренные различия и, на первый взгляд, искусственные противопоставления. Очевидно для того, чтобы лучше понимать природу нашего знания. Ведь все наше знание состоит из высказываний (суждений). Различение аналитических и синтетических суждений дает возможность лучше осознать, какая часть наших знаний имеет опытную природу, а какая является результатом деятельности чистого разума. Также мы лучше понимаем, как взаимодействуют между собой разум и опыт. Например, все, что мы знаем о физическом мире является результатом взаимодействия математического знания (которое имеет неопытную, неэмпирическую природу) и нашего опыта (измерения, эксперименты, наблюдения и т. п.).

Мы уже привыкли ко многому, но философы продолжают нас удивлять и мотивируют нас для дальнейшей постановки вопросов. Например, мы знаем из геометрии, что сумма всех углов треугольника равна 180°. Геометрия утверждает, что и завтра, и в недалеком будущем, и тысячи лет спустя сумма углов треугольника всегда будет равна 180°. Не 179, не 182, а именно 180. И более того. Если бы в другой галактике существовали разумные существа, имевшие что-то похожее на нашу геометрию, то они пришли бы точно к такому же утверждению. Ведь треугольник – это не материальная вещь, а идеальная фигура (представляющая собой сугубо интеллектуальный конструкт). Однако значит ли это, что треугольник и другие геометрические фигуры являются продуктами фантазии. Очевидно, что нет. Будь они объектами фантазии, то их закономерности было бы легко изменить. Вместо этого с геометрическим знанием происходит нечто странное. Оно будто является сугубо интеллектуальным конструктом, но, с другой стороны, демонстрирует свойства, которые мы не в силах изменить. Мы как будто не имеем власти над этими идеальными творениями. Так может быть, не мы их создали? К такой мысли склоняется немало математиков, которые считают математические объекты независимыми от нашего сознания самостоятельными объектами. Нам уже известно, что такая позиция близка к позиции Платона. Точно так же во второй части книги мы обращали внимание на то, что эти сугубо идеальные конструкты (математическое знание) оказываются на удивление эффективными и полезными в познании материального мира. Так может быть, философы неспроста прибегают к таким изящным различениям? Очевидно в этих различениях есть свой глубокий смысл …

Однако что же такое знание в отличие, например, от веры или мнения? На основании чего различаются такие выражения, как «я верю, что Х», «я полагаю, что Х» и «я знаю, что Х»? Впервые этот вопрос задал Платон.

Представим себе человека, приехавшего в Киев (пусть это будет Мария) и стоящего у выхода из здания центрального железнодорожного вокзала. Мария хочет попасть в Красный корпус университета Шевченко. Она спрашивает у разных людей, как ей это сделать. Кто-то (например, Петр) может ответить ей так: «Вы ищете университет Шевченко? Думаю, что он находится вон там (и показывает рукой прямо перед собой, в сторону дороги)». Сам ответ свидетельствует о том, что Петр не уверен в своем ответе. Его ответ может оказаться правильным, а может – и нет. Он предполагает, где находится университет. Это его субъективное мнение (предположение, догадка). Другой человек (Иван) отвечает так: «Вы можете спуститься в метро (если немного пройти влево, будет станция «Вокзальная») и там спросить, как доехать до университета». Иван предлагает неплохой вариант: он советует правильную стратегию поиска. Сам Иван не знает, где точно находится университет, но он направляет Марию туда, где наверняка могут об этом знать.

Наконец, третий человек (Андрей) дает точный и правильный ответ: «Вам нужно сесть на станции метро «Вокзальная», проехать одну остановку до станции «Университет», а когда выйдете – повернуть направо. Затем надо пройти вдоль забора Ботанического сада, прямо, никуда не сворачивая, пока не окажетесь на углу улиц Тараса Шевченко и Владимирской. Там сверните направо – второе здание и будет Красным корпусом университета». Если Петр высказывает только субъективное мнение, то Андрей наверняка знает, где находится университет. Он может объяснить, как туда добраться. В этом заключается главное отличие между знанием и мнением по Платону.

Мнение может быть истинным или ложным, но мнение – это что-то необоснованное. Петр случайно мог угадать или услыхать от своих знакомых, что где-то там, в той стороне, находится университет. Знание же, в отличие от субъективного мнения, это обоснованная мысль, обоснованное убеждение. Андрей знает, где находится университет, потому что он там преподает и хорошо знает путь к университету Шевченко (и не только от железнодорожного вокзала). В данном случае его мнение обосновано на основании опыта. Но убеждение может быть обоснованным и на основании сугубо рациональных соображений, может иметь априорную природу.

Вторым признаком знания по Платону является то, что человек не только знает о чем-то, но и может научить другого этому знанию (в нашем примере – может объяснить). Речь идет об определенных процедурах (методологии) получения и передачи знания. В диалоге «Ион» Сократ спрашивает поэта Иона, как тот создает свои стихи. Ион – хороший поэт, но он не может объяснить, не может научить, как писать стихи. Таким образом, по Платону наука или знание (будем здесь употреблять эти слова как синонимы, ведь греческое epistȇmȇ означает и первое, и второе) имеет два главных свойства: (1) обоснованность и (2) определенные процедуры передачи знания другим людям, его транзитивность. Понятно, что здесь возникает много вопросов: о различных способах («процедурах») обоснования и различных способах обучения. В диалогах Платона много внимания уделяется этим вопросам. Тем не менее, уже здесь, в этих простых тезисах, содержится источник всей истории науки, все теории науки и теории обучения.

Сегодня большинство философов разделяет позицию Платона относительно определения природы знания. Знание определяется как «истинное обоснованное убеждение» (по-английски – justified true belief). Русским словом «убеждение» я передаю английское существительное belief. Но belief может обозначать также и верование, и мнение. Это многозначное слово. «Убеждение» употребляется здесь как базовый термин, с которым «работает» современная теория познания. Однако русское существительное «убеждение» указывает на сознательное и активное отношение к чему-либо, обозначает сознательную позицию. В отличие от него английское belief является нейтральным термином. В англоязычном контексте «иметь убеждение, что Х», это просто «считать, что Х». Например, Петр говорит Марии: «я считаю, что ты сердишься» или «я считаю, что сегодня был хороший вечер». К сожалению, в русском языке нет слова «считание» или чего-то подобного. А «верование» и «мнение» имеют определенные оценочные коннотации. Поэтому для обозначения нейтрального отношения к фактам, событиям или обстоятельствам русскоязычный вариант «убеждение» представляется наиболее приемлемым.

Приведенное трехчленное определение (обозначение знания как justified true belief) иногда называют стандартом анализа проблемы истины. Поэтому сосредоточим наше дальнейшее рассмотрение на вопросах (1) свойств наших убеждений, (2) истины и (3) обоснования. Соответственно, в дидактической части будут рассматриваться (1) эпистемологические истолкования природы знания, (2) теории истины и (3) теории обоснования.